Когда волосы были вымыты и она выслушала болтовню Джози о Кларенсе Фриппе, ученике каменщика, который ухаживал за ней с пошловатыми нежностями, – подмигивания, смешки и двусмысленные намеки, которыми он перебрасывался с друзьями, предельная скромность и букетики, которые он дарил ей, сопровождая в церковь по воскресеньям, – Клемми закончила порученную ей работу так быстро, как только смогла. Все было сделано как надо: ведро яиц разложено по коробкам для продажи на рынке, белье постирано, сыры перевернуты, сливочное масло, по-летнему желтое, а не бледное, как зимой, разделено на порции и новый его запас на неделю, целых двадцать фунтов, сбит в маслобойке. Оставалось лишь ощипать, выпотрошить и нарубить на куски для готовки старую курицу, переставшую нестись. Единственное, что Клемми не смогла сделать сама, – это свернуть ей шею. Несколько лет назад девушка отважилась на это, но испытала такие душевные страдания, когда невинное существо погибло от ее руки, что разрыдалась и с тех пор отказывалась производить подобные экзекуции. Это произошло еще до того, как погиб Уолтер, а потому отец только взял ее за подбородок и назвал тряпкой. Мэри же толкнула сестру локтем и заявила, что не боится таких вещей.
Всю работу выполнить, конечно, было невозможно. Постоянно оставалось что-то еще. Починка одежды, чистка кастрюль, подметание, уборка. Также было нужно перегнать коров с одного пастбища на другое, полить овощи в огороде и выполоть сорняки. Замесить тесто для хлеба. Отделить творог от сыворотки, разложить по мешочкам и подвесить, чтобы стекла лишняя влага. Поскольку на ферме всегда требовалось что-то делать, Клемми решила попросту улизнуть. Крестьянский труд представлялся девушке полноводной рекой, безостановочно текущей вперед, заполняя все дни, и надеяться, что наступит передышка, было все равно что ждать, когда не взойдет солнце. Но перерывы были необходимы, иначе пришлось бы бесконечно долго дожидаться таких событий, как летний пикник в воскресной школе, праздник урожая и слотерфордская ярмарка.
Она встала перед рассветом и в полутьме выскользнула из дома, как часто делала и раньше. Русло Байбрука обозначалось лишь белой дымкой тумана над водой. Клемми перешла реку по горбатому мосту, что был к югу от фермы, и вышла на тропу, ведущую к гребню холма. С его вершины она могла видеть как на ладони всю ферму Уиверн: приземистый дом в три этажа, верхний мансардный, и двор, окруженный с трех сторон каменными амбарами, конюшнями и сараями. С четвертой, южной, к ней примыкало пастбище, усеянное коровами. Позади дома расположились огород и уборная, а дальше шел крутой склон, поднявшись по которому можно было выйти на Уивернскую дорогу. Сестры и мать часто жаловались, что отрезаны от всего мира и деревенские новости доходят до них с опозданием. Они узнавали их в основном в церкви и от обитателей соседней фермы Медовый Ручей. Порой Уильям, вернувшись из паба, развлекал их своими рассказами, но это случалось достаточно редко. Клемми же такое уединение устраивало. Ее вообще не интересовало, что делают другие люди. Ей нравилось, что мимо Уиверна никто не ходит. По крайней мере, здесь не бывало незваных гостей.
Клемми едва не наступила на паренька, припавшего к земле на краю поросшего лесом крутого склона возле Часовни Друзей, стоявшей напротив фабрики. Девушка бродила, разглядывая облака, а он сидел на корточках среди молодых березок с маленьким кроликом в руках – по сути, еще крольчонком, – отчаянно дергавшим задними лапками. У юноши было еще два кролика, связанных и висящих на длинном шпагате, перекинутом через плечо. Один миг – и парень с девушкой замерли, уставившись друг на друга. Клемми узнала в нем одного из Таннеров по васильковым глазам на длинном скуластом лице и приготовилась бежать. То, что Таннеры воры и бандиты, было известно всей округе. Пьяницы, мошенники и убийцы. Их было несметное число, этих проходимцев, связанных родственными отношениями, запутанными, как нитки в мотке пряжи, в которых никто не мог разобраться, кроме самих Таннеров. Часовня стояла недалеко от коттеджа Соломенная Крыша, где жили двенадцать представителей одной из ветвей этого семейства, поэтому Клемми догадалась, что он оттуда. Два года назад один из его дядьев забил жену до смерти из-за того, что повредился в уме от пьянства. Рукоприкладство в их семье было делом обычным, но в тот раз он нанес слишком много ударов, не сумев вовремя остановиться. Всему виной оказался джин, сказал он в суде, но это ничем не помогло защите, а потому его повесили, против чего бедняга, судя по отзывам, не очень-то возражал. А его родственницу повесили за убийство собственного ребенка – она отравила его опиумом, добытым из бледно-розовых маков, трепещущих на вершинах окрестных холмов под напором утреннего ветра. Женщина утверждала, будто хотела, чтобы мальчик уснул и не мешал ей заниматься домашней работой.
Клемми посмотрела на крольчонка. Прижав уши, тот в ужасе брыкался, по капле растрачивая силы в бесполезных усилиях освободиться. У одного из зверьков, висевших на плече паренька, вся морда была испачкана кровью, а на шее виднелась глубокая рана, но малыш попал в ловушку ногой, а потому силок не убил его. Рука парня, державшая добычу за шею, была грязной и тонкой, одни кости да сухожилия, и что-то, связанное с ней, вдруг вызвало у Клемми странное волнение – как будто это она своей рукой собиралась лишить несчастное животное трепетной жизни. Клемми повидала немало смертей живых существ и не переживала из-за этого, если не убивала сама, но сейчас она словно почувствовала под мехом крольчонка бешеное сердцебиение, бездумный ужас. Ее поразила кратковременность его жизни и ненужность смерти – мясник, конечно, не заплатил бы даже шестипенсовик за такого малыша. На нем практически не было мяса. Глаза у Клемми наполнились слезами, а рот приоткрылся от ужаса. Парень слегка нахмурился, не отрывая от нее взгляда, и спустя несколько долгих мгновений опустил кролика на землю и разжал руки. Тот бросился в подлесок, оставив темную каплю крови на листе лопуха. Затем парень встал, и она увидела по его высокому росту и широким костистым плечам, что на самом деле это уже почти взрослый мужчина.
– Я Илай, – сказал он, и в следующее мгновение, когда девушка обрела способность двигаться и бросилась наутек, она почувствовала, как собственное имя готово сорваться с ее языка.
Я Клемми.
Она обернулась на парня еще раз, прежде чем он скрылся за деревьями, и увидела, что он все еще стоит на прежнем месте, глядя ей вслед.
Это было неделю назад, и с тех пор они не виделись. Но Клемми высматривала нового знакомца, и чем дольше ей не удавалось его найти, тем важней для нее было встретиться с ним еще раз. Пока она понятия не имела, почему ей это нужно, но слово «почему» никогда не играло в ее жизни большой роли. Она так ясно могла представить его руку, держащую кролика, – исхудавшую, тощую. В некотором смысле ей было интересно, не объясняется ли ее потребность увидеть его опять тем, что он сделал. Она прошла длинный путь по гребню холма, обходя по широкому кругу Байбрук и плотину у главной фабрики, ниже которой река текла очень быстро, вышла к коттеджу Родник, а затем перешла на другой берег по мосту, что был севернее тряпичной фабрики. Эта фабрика была меньше слотерфордской, всего три здания с покатыми крышами и белеными стенами. В них находился большой железный котел, где вываривали старые канаты, веревки и мешки из-под зерна, а также небольшое водяное колесо, приводящее в действие ножи ролов, измельчающих сырье в течение нескольких дней и доводящих его до состояния массы, которой затем предстояло превратиться в коричневую оберточную бумагу. Клемми любила наблюдать, как в ваннах вращаются огромные барабаны, а надзирающий за ними работник приставляет большую палку к приводному валу и прикладывает другой ее конец к своей голове, чтобы определить по силе вибрации, когда масса будет готова.
