Предисловие
В день убийства небо над Слотерфордом было низким. Тучи почти касались верхушек деревьев, и шел проливной дождь. Щедрый, обильный летний ливень, первый за несколько недель. Жители деревни утверждали, что проснуться в такую погоду не к добру. Это были суеверные люди; повсюду они видели знамения и предвестия, от которых стоило ждать самого худшего. Сид Хэнкок клялся, что речка Байбрук, протекающая у фермы Медовый Ручей, покраснела. Слушавшие сокрушенно кивали головами, хотя убийство произошло не так близко от берега, чтобы кровь могла окрасить воду. Вулли Том, который держал стадо овец на небольшом земельном участке, расположенном на вершине холма, говорил, будто знал, что кого-то настигнет смерть, с тех самых пор, как весной одна из его овцематок родила двухголового ягненка. С того времени он везде носил с собой высушенную кроличью лапку – на случай, если тень смерти упадет на него. В Слотерфорде гибель людей не была диковинкой. Но такого здесь еще не видывали.
Особенно тревожила полнейшая безвинность жертвы. Никому в голову не приходило ни одной дурной мысли о погибшей, и никто не мог вспомнить ни одной жестокой или постыдной вещи, которую бы она совершила. Больше всего поражала несправедливость содеянного. Тяжелой болезнью можно захворать запросто, бывают и несчастные случаи со смертельным исходом. Всего год назад шестилетняя Энн Гиббс упала в колодец, расположенный в самом начале дороги к Форду, когда перелезала через каменное ограждение, призванное предотвращать именно такие несчастья. Она утонула из-за неосторожных слов брата, напугавшего ее рассказом о том, что в колодце живут феи. Апоплексические удары, простуды и сердечные приступы собирали свою ежегодную жатву, унося близких людей, но, если ваше время вышло, с этим едва ли можно поспорить. Разного рода трагедии встречаются на каждом шагу, но чтобы кто-то из местных жителей пал жертвой такой жестокости, да еще без всякой причины… Это казалось противоестественным и было неподвластно их пониманию. И все они задавались вопросом, не является ли этот чудовищный акт насилия лишь началом – первым в череде многих.
1. Три девушки
Утром Пудинг задержалась у маленького окна наверху лестницы и увидела мать на лужайке перед домом. Луиза Картрайт стояла у каменной ограды за домом, глядела на мокрые кочки огороженного выгула для скотины, который тянулся вниз по склону долины, и вертела в руках что-то, чего Пудинг не могла разглядеть. Час был ранний, и солнце еще не поднялось высоко над горизонтом. Небо было бледным, но чистым и ясным. Все говорило о том, что предстоит еще один жаркий день. Сердце у Пудинг слегка сжалось, что в последнее время случалось все чаще. Она немного подождала, но когда мать не повернулась к ней и не двинулась с места, Пудинг продолжила спускаться по лестнице, теперь уже медленнее. Тихое похрапывание доносилось из полумрака, царящего в комнате родителей, где все еще спал отец. В прежние дни он был первым, кто поднимался по утрам, успевая растопить плиту и поставить чайник, а также побриться и застегнуть жилет на все пуговицы, прежде чем Пудинг и Дональд, спотыкаясь, входили на кухню, протирая сонные глаза. Теперь девушке приходилось будить его, каждый раз чувствуя себя виноватой. Его сон походил на оцепенение.
На кухне в коттедже Родник царил беспорядок, чего раньше не бывало, – миски на полках больше не укладывались одна в другую в точном соответствии с размером, декоративная гирлянда из хмеля запылилась. Крошки в трещинах пола и застывшие брызги жира распространяли запах несвежей еды. Дональд ждал за кухонным столом. Он не читал, не чинил что-либо, не составлял список дел на день. Просто сидел и ждал. Он готов был сидеть так весь день, если никто не заставлял его встать и заняться делами. Пудинг, проходя позади брата, тихонько сжала его плечо, и тот, будто выплывая из непостижимых глубин своего «я», улыбнулся ей. Она любила его улыбку – эта улыбка была одной из связанных с ним вещей, которые совершенно не изменились. В ее голове словно выстроились две колонки: в одной был список того, что касалось Дональда и осталось прежним, а в другой – того, что изменилось навсегда. Именно с тем, что было в графе навсегда, она и вела борьбу. Она все время ожидала, что он встряхнется, встанет из-за стола со своей прежней резкостью, быстро и энергично, и скажет что-то вроде: «Ты не хочешь тостов со своим любимым вареньем, Пудинг?» Они провели первые два года после того, как он возвратился домой, в ожидании, что он станет прежним. Кое-что вернулось, причем в первый год: любовь к музыке, преклонение перед Аойфой Мур, увлечение техникой, хороший аппетит. Правда, ему иногда было трудно глотать, и тогда он кашлял. Но за последний год никаких изменений к лучшему не произошло. Его темные волосы остались такими же – мягкими, блестящими, непослушными. Очень красивыми. А еще сохранился ироничный изгиб рта, хотя ирония как раз перешла в список тех черт, которые он утратил.
– Доброе утро, Донни, – поздоровалась Пудинг. – Я только взгляну, чем занимается мама, и мы позавтракаем, ладно?
Она похлопала его по плечу и уже успела подойти к задней двери, когда он выдавил из себя ответ:
– Доброе утро, Пудди.
Он проговорил это совершенно обычным тоном, походившим на прежний голос ее старшего брата, отчего девушке пришлось сделать глубокий вдох, чтобы остаться спокойной.
Она закрыла за собой дверь, а затем подняла глаза на Луизу – с тем упорным оптимизмом, который никак не могла в себе побороть. Она надеялась, что ее мать перейдет на другое место. А может быть, та лишь собирала петрушку для яичницы или возвращалась из летней уборной и остановилась посмотреть на резвящихся в поле зайцев.
Но мать осталась стоять на месте, а потому Пудинг отвлеклась, обратив внимание на другое. Ее бриджи опять стали ей малы, пояс съехал вниз, и подтяжки начали впиваться в плечи, один из носков сполз по ноге и сбился в конец туфли, а блузка натягивалась под мышками, потому что грудь, похоже, с каждым днем становилась все больше, как бы ей ни хотелось обратного. Казалось, одежда находится с ней в состоянии войны, постоянно подчеркивая против воли хозяйки ее рост вверх и вширь. Воздух был прохладен, чист, как стекло, и наполнен запахами луга. Шаги Луизы по росистой траве оставили темно-зеленые следы на фоне серебряных капель. Пудинг шла, наступая точно на них, что укорачивало ее шаг.
– Мама? – позвала она.
Девушка хотела сказать что-то веселое и непринужденное, чтобы как-то сгладить странность ситуации. Но Луиза резко и испуганно повернула голову; на ее лице застыло выражение, которое говорило о том, что она не узнает подошедшую. Этого бессмысленного взгляда с примесью тревоги Пудинг в последнее время начала бояться больше всего. У нее сдавило в груди. Потом Луиза улыбнулась, и ее улыбка казалась почти прежней, лишь слегка рассеянной, слегка пустой.
– Пудинг! Вот ты где, дорогая. Я искала тебя, – сказала она.
