– Красота! После «La Vie En Rose»
[22] «La Foule»
[23] – моя любимая у Пиаф. Вот это и есть настоящее искусство, то самое, обладающее силой поднимать выше быта, склок.
– Моя бабушка говорила: от артиста должны поступать сигналы, вдохновляющие на жизнь, а не на разрушение.
– Не только от артиста. Хорошо бы всем людям следовать этой установке. А то нас, ну, как в песне, бывает, уносит вслед за толпой, которая вечно недовольна…
– …и у которой под рукой всегда керосин. Не знаешь, сожгут тебя или зальют его в твой аэроплан, следующий за мечтой.
– Ох!
– Ани, знаешь, с чем ассоциируются у меня песни Пиаф? Попробуй угадать.
– С Парижем?
– О, Эдит – это, конечно, музыка этого города, но не то.
– С чувством, когда каждый раз влюбляешься словно на всю жизнь?
– А ты поэтесса! Эдит, безусловно, женщина, которая любила всем сердцем, без оглядки, почти на грани… Все равно не то!
– Сдаюсь, Нелли. Выкладывай.
– Когда слушаю Эдит, я вспоминаю вяленые сливы. Это из детства. В сентябре мама обычно покупала ведро «венгерок» и вялила. Сначала в печи, потом в саду, если было солнечно. У нас на кухне пело радио, маленькое, черненькое, побитое годами, но живучее (то кот сбросит приемник с подоконника, то сквозняк столкнет в мешок с мукой, то перебои электричества подожгут схемы). Почему-то именно когда мы вялили сливы, по радио передавали песни Эдит. Помню, мама разрезает пополам сливы, вынимает косточку и складывает одним слоем на противень, а фоном звучит «Mon Dieu»
[24].
– Не могу спокойно слушать эту песню, ком стоит в горле. «Мой Бог! Дай время обожать, любимой быть и в памяти все это сохранить».
– Через три часа мама солит уже подвяленные сливы, перчит, а я на каждую выкладываю тонкий ломтик чеснока и слегка посыпаю смесью тимьяна, розмарина и орегано. Мама сбрызгивает сливы оливковым маслом и возвращает еще на час в печь. И все это под звуки «Padam, padam» выглядит торжественно.
– «Падам, падам, падам… Вновь я слышу признанья в любви»
[25]. Ох! Нелли, держи руль крепко! А то сейчас у нас точно будет «падам».
– Не бойся, довезу нас в целости и сохранности!
– И как только мы вернемся домой, обещай приготовить вяленую сливу.
– Договорились! Эта пища божественна, Ани. В банку вяленые сливы уложила, маслом залила и ешь понемногу. Удовольствие надо уметь растягивать.
27. Найти счастье в себе – вот в чем задача
Флора,
в городе С. нет моря. Это первое, что я почувствовала, открыв окна комнаты в пансионе. Воздух тут пахнет старой чугунной плитой, пыльными коврами и разрезанным гранатом. Проспала часа три. Когда проснулась, на столике меня ждали угощения от Нелли: теплый кофе, два розовых граната и бумажный пакет с гужерами. Ох, я предвкушала этот нежный сырный вкус! А хруст золотистой корочки! Объедение! Тут готовят вкуснейшие гужеры (с щепоткой мускатного ореха в тесто). К ним хорошо бокал шоте латур, а не кофе, как сейчас у меня.
Наша комната на втором этаже (ты бы слышала, какая тут скрипучая лестница), рядом с нами – еще одна комната, вроде поменьше. Оба супруга, владельцы пансиона, заботливы и болтливы: они немедленно доложили, что по соседству с нами живет грустный мужчина по имени Ганс, приехал на поиски дочери. «У него с собой всегда печенье с малиновым джемом. Угостил нас. Милый человек, но ужасно грустный».
Перекусила, приняла душ, заправила постель. Нелли оставила записку, что вернется к обеду. Успею погулять.
Когда спускалась по деревянной лестнице, вдруг вспомнила нашу с Франком поездку в Баку. Город-уют на берегу Каспийского моря. Мы тогда только поженились – легкие, свободные, бесшабашные. О Баку Франку еще в детстве поведал его дед Севи, двадцать лет проработавший на нефтяных промыслах. Севи рассказывал, что Баку был городом, где евреи чувствовали себя в безопасности. И мы поехали – пройтись по местам молодости дедушки.
В Баку жили в уютной квартирке с кирпичными стенами и деревянными полами (тоже скрипучими) в Старом городе, как сейчас помню, недалеко от Зеленой аптеки. Утром ходили на местный базар, был сезон инжира. Мелкого, бледно-желтого, медового. По пути домой я съедала полведерка. На соседней улице продавали хлеб, который выпекали в глиняной печи. Отрываешь кусочек горячей лепешки, на нее – белый мягкий сыр или масло с медом, вкусно! После завтрака через Губернаторский садик спускались на набережную. Там нас ждали море, мелкие брызги в воздухе, беспокойные чайки.
В памяти отчетливо вижу лицо Франка тех дней. Обгоревшие на бакинском солнце щеки, взъерошенные волосы, взгляд озорного юнца, опьяненного первым свиданием. Я смотрела в его глаза, и чувство, что знаю его давным-давно, заставляло сердце биться сильнее. И его мысли, и признания в ветреных переулках – будто уже когда-то проживала именно с ним, быть может, в прошлой жизни. Счастье, что в этой мы встретились снова. Letum non omnia finit
[26].
Мы все время ищем любви вовне: мол, придет тот единственный и откроется дверь счастья. Это ложный ориентир, девочка моя. Найти счастье в себе – вот в чем задача. Как только она будет выполнена, ты встретишь того, с кем не будет никаких задач. Вы просто пойдете вместе. И никто не знает, как долго продлится ваш путь. Еще напишу.
Люблю,
Ани
28. Все, от чего мы страдаем, исчезает в объятиях любящих людей
Флора,
мне повсюду тут мерещится прошлое. Город С. выворачивает карманы, из которых выпадают маленькие послания, так и не переданные тем, кому адресованы.
Вижу себя и Бориса в нашей квартире. Субботнее утро, за окном снег. Накрываю на стол – будем завтракать – подогрела хлеб, достала сливочное масло, открываю банку брусничного джема. Борис сидит за столом, делает первый глоток чая. Листает книгу. Мандельштам. Читает полушепотом: «Я наравне с другими хочу тебе служить… От ревности сухими губами ворожить… Не утоляет слово мне пересохших уст, и без тебя мне снова дремучий воздух пуст».
Он поднимает на меня глаза и накрывает своей рукой мои измазанные джемом пальцы. Помню то острое ощущение всепоглощающего счастья, погребающего под собой камни, лежащие на сердце.
