Офелия шумно плеснула у мостков, обдав мальчишек брызгами, отплыла в сторону и высунулась, довольно шевеля ушками и разевая рот.
– Не шали, – строго велел Йонас. – А то полезу к тебе купаться! И все ленточки твои перепутаю!
– Ты ее так до смерти перепугаешь. Или она тебе что-нибудь выдающееся откусит, – покачал головой Питер. – Так что не вздумай.
– Ребят, – отставив подальше пустую креманку из-под мороженого, окликнул друзей Кевин. – Вот смотрите, какая сложная ерунда выходит: спросить, почему ты разбил стекло миссис Люцифер, – это человечно, а швырнуть в окно камень – это бесчеловечно и варварство. Да?
– Человечным будет, если ваша старая ведьма вас в очередной раз за это простит, – сказал Йонас. – А вот если она возьмет дробовик и сделает из одной еврейской жопы решето – это будет бесчеловечно.
Кевин возмущенно зашипел, заслышав про «еврейскую жопу», а Питер сказал:
– Выходит, одно из мерил человечности – способность прощать зло, тебе причиненное? И умение не совершать большего зла, так?
– Ах-ха, как-то так.
– Тогда оттудыши более чем человечны, – подытожил Питер.
Кевин перебрался на край, сел рядом с Питером, свесив вниз незагорелые босые ноги.
– Почему? Они же это… вторженцы. И разума у них нет, я читал.
Йонас совершенно неприлично фыркнул и захохотал:
– Ты бы еще рулон туалетной бумаги почитал! Не, я помню, что евреи – венец эволюции человека, почти богический ра…
– Божественный! – рявкнул Кевин, обернувшись.
– Отвали. Бо-ги-чес-кий разум, – отмахнулся Йонас, садясь и надевая любимую бейсболку. – Кев, ты какого хрена вообще решил, что человек – это единственный носитель разума на планете? Ты что, совсем слепой?
– Я близорукий, – оскорбленно заявил Кевин, поправляя очки, в которых отражались солнечные блики, пляшущие по поверхности пруда. – И сбавь-ка обороты, фашист.
– А ты дослушай. – В голосе Йонаса скользнул металл. – Так вот. Возьмем пикси. Ибо их ты точно видел. Это животные? По критериям разумности, само собой.
– Животные, – убежденно ответил Кевин. – Речи нет, творчества нет, а попугайничать-пародировать и обезьяны умеют.
Йонас подсел к ним, заставив обоих подвинуться. Офелия тут же метнулась куда подальше и с безопасного расстояния показала зубы.
– Что еще ты знаешь о пикси? – спросил Йонас.
– Ну то, что у них всех животы синие, то, что кожа у них всех холодных оттенков спектра и что они всеядны. И как размножаются, я знаю, – гордо отрапортовал Кевин.
– Охренеть, какие глубокие познания! – воздел руки Йонас. – А теперь слушай то, что знаю я. Речь у них есть. Просто мы ее не понимаем, как иностранцы. Я вот совершенно четко знаю звук, которым Лу меня обозначает. И как он называет воду, еду и кровать. Это раз. Говоришь, творчество отсутствует? Пикси строят города. Города, объединяющие в общий массив вековые деревья. Они возводят нереальной красоты ажурные здания на толстых ветках, соединяют их между собой арками, мостками и галереями. Из чего они это делают, я не знаю. Но красоты эти постройки изумительной. А еще у них есть общество.
– Это и у муравьев есть. И у пчел, – гнул свое Кевин. – А строят всякое очень многие животные.
– У животных есть эмоции? – с нажимом спросил Йонас.
– Примитивные – да. Вон собаки умеют радоваться и грустить, испытывают страх, злобу.
– У пикси есть чувство юмора. И они умеют смеяться.
Питер и Кевин переглянулись. Йонас победно кивнул.
– Вот вам. Ах-ха, ну и под конец, для подведения итога: Кев, русалка Офелия – это животное?
Кевин задумчиво почесал макушку.
– Судя по ее нелюбви к немцам, она не животное, – сострил он.
– Это все? – холодно спросил Йонас.
– Ну… Она пытается общаться, она играет, как человек. Животное вряд ли бы додумалось катать куклу на лошадке. Разве что высшие приматы…
– Хорошо, что поставил ее хотя бы близко к высшим приматам, ученая башка. Русалки разумны. Скажи, Пит?
– Они нифига не животные, – подтвердил Питер.
И тут к пруду подошла миссис Донован.
– Питер, привет! – помахала она рукой. – Позанимаешься с нами? Я разработала для вас новый танец.
– Здравствуйте, миссис Донован! – хором прокричали Питер и Кевин.
– Твою мать, – процедил сквозь зубы Йонас и поднялся со своего места. – Все, перерыв закончен. Я пошел чистить цветочные горшки. Не хочу видеть этот цирк. Кев, вот тебе вопрос для размышлений: справедливо ли то, что люди в упор не хотят видеть разумности оттудышей и используют их как экзотическое зверье?
Пока Кевин соображал, что ответить, Йонас подхватил старенькие кеды, отсалютовал друзьям и ушел в оранжерею. Питер с кряхтением влез на мостки, расправил на животе футболку, с грустью обнаружив на ней свежее шоколадное пятно.
– Ну вот, – разочарованно протянул он. – А было так вкусно… Кевин, ты останешься, пока мы позанимаемся, или поедешь домой?
– Если можно, я побуду зрителем. А там, может, с немцем вместе пойдем.
– Его теперь тетка забирает от нас, – вздохнул Питер. – У-у-у, космическая крыса! Велосипед ему не дает.
Мальчишки подошли к скамейке у воды, где тренерша уже устанавливала граммофон. Питер покосился на пластинку: нет, это уже не Штраус. Рахманинов, «Ромео и Джульетта».
– Попробуем разучить кое-что посложнее, – пояснила Вайнона Донован. – Питер, садись на диету. До выступления осталось совсем немного, а ты опять поправился.
Мальчишка вздохнул, неуверенно переступил с ноги на ногу. Когда посторонние взрослые так прямо говорили о его лишнем весе, Питеру становилось тоскливо. Он сразу начинал чувствовать и натяжение майки на животе, и потливость, и движения становились неуклюжими. Кевин покосился на приятеля, ободряюще подмигнул и уселся на скамейку.
– Офелия, иди-ка сюда! – позвала тренерша, постукивая по ограждению прутом-шокером; как Питер ни убеждал ее в том, что русалка не агрессивна, женщина продолжала всякий раз брать шокер с собой.
– Миссис Донован, а может, не поедем на выставку? – спросил Питер. – Это так тяжело…
– Ну, милый мой! А ты думал, победы даются просто? Любое достижение требует усилий. Завели русалку – выставляйте, гордитесь, показывайте, какая она у вас красавица.
Офелия подплыла, уныло опустив уши. Остановилась в паре шагов от бортика и оскалила зубы.
– Чего это она? – удивился Кевин.
– Протестует, – пояснила тренерша. – Не хотите сегодня работать, да, Питер?
– А я думал, она любит танцевать, – протянул Кевин. – Я думал, ей нравится. Они так здорово выступали в Бирмингеме…
