Йонас поглядел на Питера, стоящего рядом, и добавил:
– Так их и ловят. Загоняют, окружают стальной сетью и глушат ультразвуком.
– Откуда ты все это знаешь? – подозрительно спросил Кевин.
– Жил там, где до «пятна междумирья» – полчаса ходьбы, – ответил Йонас.
– А где именно?
– Научгородок с номером вместо названия.
Кевин приподнял брови, сложил руки на груди – как профессора в телевизоре.
– Ага. Значит, с номером. Как у русских, да? Ну, у них секретные объекты с номерами все, – с нажимом сказал он.
– Да, как у русских.
– Врешь, – резко сказал Кевин. – В Европе даже секретные объекты имеют названия.
– Кев, перестань, – вмешался Питер. – Йонасу нет смысла врать. Значит, есть секретный городок с цифрами, а не именем.
– Он немец. Они все вруны.
Йонас хмыкнул, покачал головой и пошел к пруду. Питер окатил Кевина рассерженным взглядом, дернул за рукав бледно-голубой рубашки.
– Кев, ну что за дела? – спросил он. – Что ты его цепляешь все время? Какая разница, откуда он родом? Он мой друг! И как мне казалось, он становится и твоим другом тоже. Так же классно в кафе было…
Кевин кончиком указательного пальца поправил очки.
– Мне не нравится, что он все время врет, Питер. И про грабли, и про то, что жил рядом с «пятном». Хочет казаться крутым и таинственным? Фу.
– А с граблями-то что не так? – удивился Питер. – Йон постоянно по хозяйству возится, тетка его заставляет. Мог и правда граблями так…
– Включи башку, друг. – Кевин поглядел в сторону пруда, где Йонас одиноко стоял на мостках. – Ты видел шрамы? У граблей зубцы толстые, подумай, какие следы от них были бы. Значит, это оставлено чем-то тонким. Сечешь?
И, не дожидаясь ответа Питера, мальчишка тихо и ядовито продолжил:
– Так вены режут. Левая рука как раз, от ладони до локтя. Не поперек, а вдоль. Он псих, похоже.
Питеру захотелось наорать на Кевина, обвинить его в том, что он со своими журналами про секретные эксперименты и научные теории совсем с ума сошел, что он уперся в то, что Йонас – немец и для еврея это повод включить ненависть на полную катушку. Но Питер не был бы собой, если бы сделал так. И он просто сказал:
– Он мой друг. И я ему верю. Перестань, Кев.
Кевин поджал губы как обиженная девчонка, развел руками: ладно, мол, попробую по-другому.
– Я тоже твой друг. И я честен. Да, этот малый мне не нравится. Спроси себя: знаешь ли ты, кем он был до того, как стал твоим другом? И спроси его, зачем он врет?
Питер глубоко вдохнул, досчитал про себя до десяти. Хлопнул Кевина по плечу и скомандовал:
– Пошли к пруду.
Йонас сидел на мостках с самого краю и смотрел в воду. Футболка над правым плечом хвасталась свежей дыркой по шву, бейсболка валялась на досках рядом с хозяином. В ней лежал завернутый в фантик кусок любимого леденца Йонаса – полосатого, красно-белого. Питер залез в карман шорт, выудил пяток карамелек с начинкой и добавил их к леденцу.
– Это для Лу, – сказал он и уселся рядом с Йоном.
– Ах-ха, – задумчиво откликнулся тот.
Кевин помялся и тоже сел на мостки – рядом с Питером.
– А кто это – Лу? – спросил он доброжелательно.
– Собака моя, – равнодушно ответил Йонас.
В руках он держал срезанную веточку, которую тщательно обстругивал лезвием секатора. Тонкие полоски коры ложились на бежевую ткань комбинезона, потертого на коленях. «Обиделся, – подумал Питер. – Вот как бы их помирить?»
Над прудом чертили воздух стрекозы. Пролетая над мальчишками, они едва слышно трещали прозрачными жесткими крыльями. «Сейчас Кев скажет, что они – вылитые мессершмитты», – подумал Питер, провожая одну из стрекоз взглядом. Она спикировала на водяную лилию и замерла на нежно-розовых лепестках. Темная гладь рядом с ней всколыхнулась, взметнулась тонкая бледная рука, и стрекоза, стиснутая в кулаке, исчезла под водой.
– Видели? – встрепенулся Кевин. – Вон там. Пит, это она? Русалка?
– Она, она.
Питер нахмурился, всматриваясь в глубину. Офелия схватила стрекозу. Дело даже не в том, как молниеносно она это сделала (а стрекозу так просто не поймать!). Дело в том, что она убила ее. Делала ли она это раньше? Питер же не все время видит, чем она занимается. А если это началось после тренировок?
Офелия вынырнула посреди пруда, поглядела в сторону мальчишек, приподняла уши-плавнички. Питер окликнул ее, помахал рукой – и она ответила взмахом маленькой ладони с едва видными перепонками между пальцами.
– Я пойду, – вздохнул Йонас.
Он оттолкнулся руками от края мостков, проехался на попе по доскам спиной назад, вскочил. Кевин покосился на него, еле заметно пожал плечами и отвернулся. Сделал вид, что ничего интереснее русалки для него не существует.
– Йон, побудь еще! – попросил Питер, чувствуя, что не может подобрать правильных слов. – Не уходи. Давай Офелии мячик покидаем? Она это любит.
– Мне надо идти.
– Хватит тебе, – не выдержал Кевин. – Прям обиженный такой. Ты мужик или как?
– Тебе какая разница? – глухо ответил Йонас. – Для таких, как ты, я нацистский выкормыш, ясно?
– Ребята, хватит! – воскликнул Питер. – Никто тут не нацистский выкормыш! И не пархатый жиденок! Вы – мои друзья, прекращайте! Что вы делите-то? Войну, которая почти двадцать лет как закончилась?
Уши и щеки Кевина заалели, он засопел и опустил голову. Йонас посмотрел на Питера, вздохнул, будто хотел что-то сказать, но передумал и произнес совсем другое:
– Дай кепку, пожалуйста. Пойду скормлю Лу твой подарок.
Питеру хотелось не просто плакать, а разреветься и разораться. Он резко повернулся, чтобы схватить красную бейсболку и бросить ее Йону и что-нибудь обидное сказать и ему, и Кевину, но… левое бедро, на которое почти улегся Питер, вдруг съехало куда-то вниз, мальчишка взмахнул руками и соскользнул в воду.
У мостков было глубоко. Так глубоко, что Питер падал и падал, окруженный мириадами пузырьков, устремляющихся вверх, к стремительно отдаляющемуся свету, что дрожал над головой зыбким блеклым пятном. Мальчишка испуганно забарахтался, забился, отталкивая от себя воду, стараясь скорее всплыть. И прямо перед собой увидел Офелию в белом облаке лент и тонких узорчатых оборок. Впервые он видел ее так близко, что мог рассмотреть и ее лицо, и рисунок, похожий на упорядоченные дождевые капли на лентах, и тонкие запястья. А потом русалка указала сперва на Питера, потом на себя и обвила мальчишку руками.
Ее прикосновения были почти невесомы. Как будто тело погружалось во что-то нежное и прохладное – и оттого страшное. Словно ленты, оборки платья, руки и почти скрытые под обилием кружев ноги русалки были из ила. Пряди волос Офелии коснулись щеки Питера, и он вспомнил водоросли в реке, на которую отец иногда возил всю семью купаться. Щекотно и хочется скорее отпрянуть.
