Единственное, по поводу чего он все еще сомневается, — как поведет себя Рене, когда они окажутся на свободе. Он ведь уже не будет эсэсовцем, а она — заключенной. Она будет свободна — полюбить его или же отвергнуть из-за его прошлого. Во время их свиданий она была такой молчаливой, что он очень мало о ней знает. Она для него — как чистая записная книжка. Но ему это не важно: у них впереди вся жизнь, еще хватит времени, чтобы заполнить ее страницы.
Поезд медленно подъезжает к вокзалу Освенцима. Вечер хмурый. Он уже успел позабыть грязный цвет неба над Аушвицем. Народу на перроне немного, но он замечает Ледерера, тот сидит на скамейке с газетой перед глазами. Он боялся, что в последний момент чех подведет, потому что то, о чем он его просит, ставит под угрозу его собственную жизнь. Однако Ледерер с самого начала сказал Виктору, что тот может на него рассчитывать, и вот он здесь. Теперь уже никакой осечки быть не может.
Пестек выходит на перрон с вещмешком в руке, довольный тем, что теперь он так уже близко к Рене. Он представляет себе ее облик: как она улыбается и дергает за свой локон, чтобы потом прикусить его зубами. Ледерер поднимается со скамейки, намереваясь пойти ему навстречу. Но его опережают, почти сбивая с ног, две шеренги охранников СС с автоматами, которые бегом врываются на перрон.
Как только Виктор их видит, он сразу все понимает. Это за ним.
Офицер во главе отряда оглушительно свистит в свой свисток, потом кричит. Пестек спокойно ставит на пол вещмешок.
Несколько эсэсовцев орут ему, чтобы он поднял руки, а другие визжат, чтобы не двигался, или его пристрелят на месте. Выглядит абсурдно, но ровно так все и должно быть. Противоречивые команды выкрикиваются для того, чтобы сбить с толку и парализовать подозреваемого. Он горько улыбается. Процедуру задержания он знает назубок. Он и сам неоднократно в ней участвовал.
Ледерер медленно отступает по перрону. Его не видели, и он пользуется суматохой задержания, чтобы исчезнуть. И пока он шагает, стараясь сохранять спокойствие, он проклинает про себя все и вся: Сопротивление кишит доносчиками и шпионами, кто-то их выдал. В центре городка ему попадается на глаза не пристегнутый цепью мотоцикл. Он садится на него и, не оглядываясь, уезжает.
Виктора Пестека доставили в штаб-квартиру СС. Его пытали целыми днями. Хотели узнать, зачем он вернулся в Аушвиц, хотели получить информацию о ячейках Сопротивления в лагере, но он знал об этом крайне мало, а о своих отношениях с Рене Науман не сказал ничего. Наказание для дезертиров одно — смертная казнь. Он находился под арестом до 8 октября 1944 года, дня своей казни.
26
Маргит и Дита сидят за бараком. День удлинился, и стало уже заметно теплее, даже жарко иногда. Жара в Аушвице особая — липкая, воздух окрашен серыми частичками пепла. Наступил один из таких моментов, когда разговор понемногу стихает, и никто не берет на себя инициативу его оживить. Дружба их достигла уже той стадии, когда повисшее молчание никого не беспокоит. И даже представляет собой естественную составляющую диалога. И вдруг они видят перед собой старую знакомую.
— Рене... Сколько лет, сколько зим!
В ответ на такой прием белокурая девушка робко улыбается. Дергает за локон и несет его в рот. В последнее время практически никто не был с ней настолько любезен.
— Вы слышали о побеге Ледерера вместе с ефрейтором СС, который больше не хотел быть нацистом?
— Да...
— Это ведь был как раз тот нацист, который, как ты нам когда-то рассказывала, на тебя смотрел...
Рене медленно кивает.
— Он оказался совсем неплохим человеком, — говорит Рене подругам. — Ему совсем не нравилось то, что здесь творится, поэтому он и дезертировал.
Дита и Маргит умолкают. Разве для еврея нацист и эсэсовец, роль которого в концлагере — роль палача, может оказаться... «неплохим человеком»? Такую мысль сложно допустить. Тем не менее каждой из них случалось наблюдать за этими часто еще безусыми юнцами, облаченными в высокие сапоги и черного цвета форму. А когда случалось заглянуть им в глаза, то в них были видны не палачи и охранники, а молодые ребята.
—Сегодня вечером ко мне подошли два охранника из патруля. Они показывали на меня пальцем и смеялись. И сказали, что два дня назад они задержали... В общем, эти свиньи сказали, что задержали моего любовника, но это грязная клевета. Его задержали на вокзале Освенцима.
— В трех километрах отсюда! Но ведь он сбежал уже почти два месяца назад! Как же ему не пришло в голову укрыться где-нибудь подальше!
Рене задумывается.
— Я знаю, почему он оказался так близко.
— Он все это время прятался в этом городке?
— Нет. Он приехал из Праги, точно. Он вернулся, чтобы вытащить отсюда меня. И мою маму, конечно. Я бы никогда и никуда без нее не ушла. Но его схватили... позавчера.
Обе девушки молчат. Рене опускает взгляд себе под ноги и жалеет о том, что так разоткровенничалась с ними. Она разворачивается и направляется в свой барак.
— Рене! — окликает ее Дита, и девушка оборачивается. — Этот Виктор... кажется, был неплохим человеком, судя по всему.
Она очень медленно кивает. В любом случае, проверить это она уже не сможет.
Маргит уходит, чтобы побыть немного со своей семьей, и Дита остается одна. Сегодня в карантинном лагере никого нет, да и соседний лагерь с другой стороны, BIIс, на данный момент свободен после эвакуации всех заключенных... то ли за пределы Аушвица, то ли за пределы жизни. То, что оба соседних лагеря стоят пустые, — это какая-то случайность, очень редкая. Кроме того, вечер выдался необычно жарким, разогнав людей по баракам, и вокруг стоит столь редкая для последних дней тишина, что Дита останавливается на мгновение, чтобы ею насладиться.
И тут она понимает, что кто-то на нее смотрит. В лагере ВIIс — одинокая фигура: приветствует ее и делает призывные знаки. Это заключенный, молодой парень, который, судя по всему, что-то ремонтирует. Подойдя поближе к ограде со своей стороны и присмотревшись получше, она видит, что полосатая форма на нем — поновее, чем та, которую видишь обычно на узниках соседних лагерей, а на голове — берет, знак того, что он принадлежит к обслуживающему персоналу, высшей касте заключенных. И ей тут же приходит на память образ того поляка, что использовал свою работу по покрытию толем крыш, чтобы проворачивать торгашеские операции в уборных. Сноровка в ремонтных делах позволяет такого рода работникам иметь доступ во все зоны лагеря, а кроме того, что еще важнее, их пайки гораздо более полновесные, чем у других узников. Поэтому, как и в случае этого парня, их сразу же можно узнать по здоровому виду: у них- то скулы не грозятся проткнуть насквозь кожу на щеках.
Дита поворачивается, чтобы уйти, но он яростно жестикулирует, и она понимает, что он хочет, чтобы она подошла еще ближе. На вид — симпатичный парень, улыбается во весь рот и говорит ей какие-то польские слова, которых Дита не понимает. Единственное, что ей удается распознать, так это слово jabko, то есть «яблоко». Слово-фетиш. Как и любое другое слово, обозначающее еду. Дита вытягивает шею и переспрашивает:
