— Мне бы хотелось увидеть врачей.
— Всех сразу, девочка?
— Кого-нибудь одного...
— Ты больна? А капо своего барака ты об этом сообщила?
— Да нет, мне не на прием нужно, я всего лишь хочу кое о чем их спросить.
— Спроси у меня. Я умею лечить все, что полагается здесь лечить.
— Мой вопрос связан с тем, что случилось с сентябрьским транспортом.
Медсестра каменеет и подозрительно смотрит на Диту.
— И о чем же ты хочешь спросить?
— Об одном человеке.
— Это твой родственник?
— Да, мой дядя. Думаю, что врачи из сентябрьского транспорта, пока они были в карантиннои зоне, осматривали его перед смертью.
Медсестра не отводит от Диты пристального взгляда. В этот момент к ним подходит врач; на его белом халате тоже виднеются желтые пятна.
— Послушайте, доктор, эта девочка спрашивает о некоем человеке из сентябрьского транспорта, который, по ее словам, получил медицинскую помощь в карантинном лагере.
У доктора опухшие глаза и усталый вид. Но все же он пытается изобразить любезную улыбку.
—Так кого, по-твоему, мы осматривали в карантинном лагере?
—Его звали Хирш, Фреди Хирш.
Улыбка с его лица мгновенно исчезает, словно занавес упал. Внезапно прорывается враждебность.
— Да я уже тысячу раз говорил! Мы не могли ничего сделать, чтобы спасти ему жизнь!
— Ноя всего лишь хотела...
— Мы же не боги! Он весь посинел, никто не смог бы ничего сделать! Мы сделали то, что предписывал нам долг.
Дита хочет задать ему вопрос по поводу того, что он только что сказал, но врач, сильно раздосадованный, разворачивается на сто восемьдесят градусов и, не попрощавшись, уходит, очевидным образом в сильном раздражении.
— Будь так добра, красавица, нам ведь работать нужно. — И медсестра недвусмысленно показывает ей на дверь.
Выходя из госпитального барака, Дита чувствует на себе чей-то взгляд. Это высокий худенький парень с журавлиными ногами, которого ей уже как-то раз приходилось видеть то ли входящим, то ли выходящим из госпиталя. По всей видимости, он работает посыльным. Дита идет прочь, сильно огорченная тем приемом, который ей был оказан, и решает увидеться с Маргит. Находит подругу на улице, за дальним концом их барака, где та вычесывает вшей из волос сестры. Дита усаживается на камень рядом с сестрами.
— Как у вас дела, девочки?
— С тех пор как пришел майский транспорт, вшей стало больше.
— Но ведь эти люди не виноваты, Хельга. Стало больше людей, а с ними — больше и всего остального, — стараясь успокоить сестру, говорит Маргит.
— Больше хаоса, больше неразберихи...
— Да, но мы, с божьей помощью, со всем справимся, — старается всем внушить бодрость Маргит.
— Ноя больше не могу, я хочу уехать отсюда, хочу домой... — всхлипывает Хельга.
Ее сестра уже не столько вычесывает гниды, сколько ласково гладит ее по головке.
— Скоро, Хельга, уже очень скоро.
В Аушвице каждый бредит о том, чтобы уехать, выйти отсюда и оставить это место навсегда. Нет других мечтаний, ни о чем другом, кроме как вернуться домой, не возносятся молитвы Всевышнему. И все же есть один человек, стрелки на часах которого движутся в обратном направлении. Этот человек возвращается в Аушвиц. Против всякой логики, вопреки соображениям безопасности, вопреки здравому смыслу Виктор Пестек едет в поезде, направляющемся к станции Освенцим, в окрестностях которой создан самый большой за всю историю лагерь смерти.
25 мая 1944 года Виктор Пестек повторяет в обратном направлении тот путь, по которому он прошел шесть недель назад. Выйдя из ворот лагеря вместе с Ледерером, он, как и было задумано, сел на поезд на станции Освенцим. Чех, облаченный в форму лейтенанта СС, притворился спящим, как только они заняли свои места в вагоне, и ни один из патрулей, неоднократно прочесывавших поезд, не дерзнул даже попытаться побеспокоить офицера СС, мирно дремлющего по дороге в Краков.
Доехав до Кракова, они, даже не покидая здания вокзала, пересели на другой поезд, до Праги. Виктору вспоминаются нахлынувшие на него сомнения в тот момент, когда он выходил на перрон Главного вокзала — огромного столичного железнодорожного вокзала с металлическими перекрытиями высоченных потолков, кишащего людьми. Особенно памятен для него взгляд, которым они обменялись с Ледерером: настал момент покинуть относительно безопасное пространство купе и с головой нырнуть в людское море, в котором нет недостатка в разного рода соглядатаях. Указания к действию, сформулированные Пестеком, звучали предельно ясно: голову держать высоко, смотреть прямо перед собой, выражение лица — хмурое, и не останавливаться.
Внутреннее помещение вокзала было наводнено солдатами вермахта, которые косились на их черные эсэсовские формы со смешанным чувством уважения и недоверия. Гражданские же даже глаз не смели на них поднять. И никто не решался сказать им ни единого слова. Ледерер заранее предложил, чтобы они отправились в Пльзень, где у него есть друзья. Там они спрятали эсэсовскую форму и нашли убежище в укромной хижине на самой окраине города, густо поросшей лесом. Ледерер осторожно восстанавливал свои контакты, чтобы с их помощью раздобыть четыре комплекта фальшивых документов: для них двоих и еще для двух женщин. На это у них ушло несколько недель. А вот о чем они не догадывались, так это о том, что гестапо буквально наступает им на пятки.
В свое обратное путешествие в Аушвиц Пестек отправляется в гражданском, а аккуратно сложенную эсэсовскую форму, которую он наденет в последний раз, везет с собой в вещмешке.
Сидя возле окна в вагоне поезда, Виктор еще раз прокручивает в голове свой план, исполнение которого он воображал себе уже тысячи раз. До побега он вынес из офиса концлагеря и взял потом с собой бланк с печатью комендатуры в Катовице и создал на этом бланке разрешение на перемещение двух человек — Рене и ее матери. В городе Катовице располагается самая крупная тюрьма во всей округе, и из гестапо довольно часто приходили требования доставить туда узников для допроса. Назначался конвой, заключенных концлагеря доставляли в караульное помещение возле входных ворот, и машина из комендатуры Катовице их увозила. Многие больше не возвращались.
Вся процедура ему хорошо известна. Он знает все пароли и нужные формулы. По телефону он передаст запрос гестапо предоставить в его распоряжение двух узниц. И сообщит, что один сотрудник гестапо приедет за ними на машине в Аушвиц-Биркенау. Эту роль сыграет Ледерер, у него на руках будет удостоверение с печатью, которое он сам изготовил еще до побега. Его товарищ по побегу прекрасно говорит по-немецки. Так что он их заберет, потом подберет по дороге и его самого, а уж затем — свобода.
Ледерер приехал на день раньше — связаться с людьми из Сопротивления, которые снабдят его подходящей машиной. Она должна быть темной, незаметной. И, естественно, немецкой.
