Через какое-то время слышатся голоса и торопливые шаги, под которыми шуршит палая листва. Встревоженные, открывают они глаза и видят в нескольких метрах от своего дерева ватагу мальчишек со свастикой на матерчатых повязках на рукавах, распевающих немецкие песни. Беглецы с тревогой переглядываются: отряд гитлерюгенда, который отправился в поход. Им не везет: молодой инструктор-вожатый, командующий двумя десятками мальчишек, решает остановиться на привал позавтракать бутербродами не где-нибудь, а на лесной полянке, что всего в нескольких метрах от их дерева. Оба беглеца замирают — недвижные, словно еще два сука на дереве, не шевеля ни одним мускулом. Пацаны хохочут, кричат, дерутся, поют... Со своей высоты беглецы хорошо видят их форму защитного цвета и шорты, их бьющую через край энергию и как время от времени кто-то из мальчишек приближается к дереву на опасно близкое для них расстояние в поисках ягод, которые используются ими как снаряды — бросаться друг в друга. Время привала заканчивается, инструктор дает команду продолжить движение. Взбалмошный отряд уходит, и в кроне дерева слышатся вздохи облегчения, а также хруст пальцев: руки сжимаются и разжимаются, чтобы восстановить кровоток после вынужденной неподвижности.
В оставшиеся светлые часы им удается еще немного подремать. Оба с нетерпением считают минуты до наступления темноты. И используют последние лучи заходящего солнца, чтобы выйти на дорогу и, глядя на закат, в точности определить, где запад.
Вторая ночь оказалась гораздо более изматывающей, чем первая. Им приходится несколько раз останавливаться, чтобы отдохнуть, — такими измотанными они себя чувствуют. Возбуждение от побега, давшее им силы прошлой ночью, постепенно сходит на нет. Несмотря ни на что, они идут и идут, и на исходе ночи, перед рассветом, силы их окончательно покидают. Дорога изобиловала всякими ответвлениями, направление выбиралось наугад, так что на самом деле они не знают, где находятся.
Настоящий лес остался позади, и беглецы оказались в гораздо менее лесистой местности. Теперь вокруг них — разрозненные группы деревьев, возделываемые поля и заросли кустарника. По всему видно, что это населенный район, но они слишком измотаны, чтобы осторожничать. Солнце еще не взошло, темно, но по одну сторону дороги они различают полянку, окруженную зарослями кустов. И беглецы идут туда, сорвав по дороге несколько густых веток, и сооружают из них что-то вроде шалашика, чтобы забраться внутрь и немного поспать. Если место окажется безлюдным, то они вполне смогут провести там весь день. Забираются в построенное укрытие и закрывают вход щедро поросшими листвой ветками. Рассветы на польской земле студены, так что оба сворачиваются калачиком и обнимают друг друга, пытаясь согреться и уснуть.
И засыпают так крепко, что, когда их будят чужие голоса, солнце уже высоко. Обоих, как вонзенный в желудок острый нож, пронзает паника. Их укрытие оказывается совсем не таким надежным, как им казалось: ветви, которыми они прикрыли вход, разошлись, и то, что теперь можно увидеть сквозь щели, приводит их в ступор. Для ночевки они выбрали вовсе не лесную полянку, как им думалось. Под покровом ночи, сами того не подозревая, они вышли к какому-то городку, и теперь выяснилось, что спят они не где-нибудь, а в городском парке. И всего в нескольких метрах от того, что виделось им скромной опушкой, располагаются садовые скамейки и качели.
Оба, окаменев, искоса смотрят друг на друга, не решаясь пошевелиться, потому что поблизости слышны торопливые шаги. При подготовке к побегу они тщательно обдумывали, как обойти патрули эсэсовцев, избежать проверок на дорогах и собак-ищеек, но выяснилось, что их самый худший кошмар — дети.
И еще до того, как беглецы успевают затрястись от страха, перед входом в их убежище уже стоят белокурые мальчик и девочка, с любопытством таращась на них голубыми глазами. А в нескольких шагах позади них появляются высокие черные сапоги. Дети разворачиваются и бегут назад, громко крича по-немецки:
— Папа, папа, иди сюда! Здесь какие-то странные люди!
Фуражка обершарфюрера СС склоняется, и немец внимательно смотрит на друзей- беглецов: парализованные от ужаса, они лежат, поджав ноги, обнявшись, совершенно беззащитные. Голова обершарфюрера, просунувшись сквозь ветки, кажется непропорционально огромной, как у чудовища. Череп на околыше фуражки смотрит прямо на них, словно узнавая. В этот миг перед внутренним взором беглецов проходит вся их жизнь. Они бы, может, и хотели что-то сказать, но страх сковал им горло точно так же, как и обездвижил тело. Нацист-сержант внимательно их разглядывает, и злобная ухмылка расцветает на его губах. Теперь в поле их зрения попадают женские туфли на каблуках, они приближаются. Им не удается расслышать, что ей шепчет муж. Единственное, что они слышат, так это громкий негодующий ответ возмущенной фрау:
— Ну вот, приехали: уж нельзя и детей вывести погулять в городской парк, чтобы не наткнуться на двух мужиков-любовников в кустах! Позорище какое!
В сильнейшем негодовании женщина решительно уходит, и сержант, с лица которого не сходит гадкая улыбочка, забирает детей и идет вслед за ней.
Руди и Фред, все еще лежа на земле, переглядываются. Они даже не заметили, что обнимают друг друга, — поза все та же, в которой они заснули перед рассветом. И теперь еще сильнее стискивают друг друга в объятиях, благодаря высшие силы за то, что их языки так вовремя отнялись от страха. Любое произнесенное ими слово, все равно какое, тотчас выдало бы в них иностранцев. Аккурат тот случай, когда молчание — золото.
Руди Розенберг и Фред Ветцлер полагают, что они уже не так далеко от границы со Словакией, но в то же время понятия не имеют, какую дорогу выбрать, чтобы дойти до горной цепи Бескиды. Это их вторая проблема. Первая заключается в том, что они не невидимки. За поворотом тропинки они практически лицом к лицу натыкаются на женщину. Местность вокруг открытая — поля, да и густонаселенная: им не могут не встречаться люди, как вот эта польская крестьянка с морщинистым лицом, которая смотрит на них с явной опаской.
И тут они решают, что иного выхода нет, им ничего другого не остается, как рискнуть: рано или поздно им все равно придется вступить с кем-то в контакт, к тому же им нужна помощь. Они ничего не ели уже больше суток, несколько дней почти не спали и не имеют понятия, приведет ли эта дорога в Словакию. Беглецы обмениваются взглядом и мгновенно принимают взаимное решение рассказать правду о себе женщине, которая смотрит на них с недоверием: на корявом польском, перемежая польские слова чешскими, жестикулируя и даже перебивая друг друга в стремлении быть более понятными, они сообщают ей, что им удалось сбежать из Аушвица, что люди они мирные и единственное, чего хотят, так это узнать, как добраться до словацкой границы, чтобы вернуться домой.
Крестьянка остается совершенно невозмутимой и смотрит на них с тем же недоверием, что и раньше. А когда они пытаются приблизиться, даже отступает на шаг назад. Фред и Руди умолкают. Не говоря ни слова, женщина продолжает глядеть на них своими малюсенькими, словно горошинки перца, глазками. Они измотаны, голодны, сбились с пути. Наконец просто боятся. Жестами они умоляют ее о помощи, а она опускает глаза вниз. Мужчины переглядываются, и Фред поводит подбородком, призывая друга убраться отсюда побыстрее — до того как эта женщина начнет взывать о помощи и выдаст их с головой. Но они опасаются того, что, если они повернутся спиной и потеряют зрительный контакт с ней, то она тут же и завопит.
