Рассказывают, что одним из наиболее славных подвигов доктора, с точки зрения вошедшего в историю коменданта Аушвица Рудольфа Хёсса, были его действия в конце 1943 года по пресечению вспышки тифа в Биркенау. Тиф к тому времени уже успел поразить семь тысяч женщин. Блохи, которыми кишели бараки, обеспечивали неконтролируемое распространение болезни. Но Менгеле нашел выход из создавшейся ситуации.
Он велел удушить в газовой камере обитательниц целого барака — шестьсот женщин, а затем провести в освободившемся помещении тотальную дезинфекцию. Под открытым небом были установлены ванны и санитарные приборы, через которые пропустили обитательниц следующего барака перед их вселением в очищенный. Потом продезинфицировали барак, из которого их выселили перед санобработкой, и так, по цепочке, процедура повторялась столько раз, сколько было нужно, чтобы охватить все женские бараки. Таким вот образом Менгеле удалось справиться с эпидемией.
Высшее начальство поздравило доктора, намереваясь даже поощрить медалью действия, в которых он принимал участие столь активное, что и сам заразился тифом. Собственно, именно этот критерий и являлся для него определяющим: результаты в наиболее крупном масштабе или же прогресс в медицинской науке были для него всем, а человеческие жизни, с которыми он сталкивался по пути к великой цели, ни малейшей значимостью не обладали.
Один из обершарфюреров СС приводит к доктору пары близнецов. Дети робко подходят к доктору и хором здороваются, желая доброго дня дядюшке Пепи. Он им улыбается, ерошит волосенки маленькой Ирене, и вот они все вместе пускаются в путь, направляясь к служебным зданиям зоны F, которые сами же эсэсовцы за спиной Менгеле называют зоопарком.
В этом месте под руководством Менгеле работают несколько медиков-патологов. Детей здесь ожидают хорошее питание, чистые простыни и даже игрушки и сладости, доступ к которым всегда открыт. Каждый раз, когда дети рука об руку с доктором входят в это строение, сердце в груди их родителей останавливается и замирает вплоть до того момента, когда дети к ним возвращаются. До сих пор они всегда возвращались довольными, с каким-нибудь гостинцем вроде сдобной булки в кармане и рассказывали, что им обмерили все части тела, сделали анализ крови и, случалось, вкололи какое-то лекарство, но что после этого доктор утешил их шоколадкой.
Другим близнецам везло меньше. В то время доктор как раз работал над изучением развития заболеваний у близнецов. Нескольким парам близнецов из цыганской зоны был введен возбудитель тифа, чтобы наблюдать за реакцией их организмов. Вскоре после этого детей умертвили с целью сравнительного исследования на секционном столе воздействия болезни на организм каждого из братьев.
Но Менгеле гладит по головке братьев-близнецов, даже ласково им улыбается на прощанье.
— Не забывайте дядюшку Пепи! — говорит он им.
Сам-то он точно не собирается о них забыть.
Однако забвение — вовсе не сознательный выбор. Прошли уже дни — рутинно-похоронные дни Аушвица, но Дита забыть не может. По правде говоря, и не хочет. Фреди Хирш внезапно перекрыл кран своей жизни. А в голову Диты неустанной капелью стучится вопрос, долбя ее мозг: почему? Она продолжает выдавать книги преподавателям и забирать их после каждого урока, выполняя возложенные на нее обязанности библиотекаря, но девочка закрылась в себе. С удовлетворением смотрит она на продолжающуюся, невзирая ни на что, жизнь в блоке 31. Но при этом — возможно потому, что теперь их меньше, — с тех пор как не стало Хирша, все ей видится мельче и даже вульгарнее.
Сегодня с выдачей книг ей помогает один парень — довольно приятный, даже, можно сказать, красивый. С лицом, густо усыпанным веснушками цвета корицы. При других обстоятельствах она, наверное, была бы с ним более любезной; красивых мальчиков вокруг нее не слишком много. Но когда он попытался завязать разговор, Дита едва ему ответила. Мыслями она сейчас далеко.
В своей голове она без конца крутит-вертит один и тот же вопрос: почему Хирш покончил с собой?
Слишком это на него не похоже.
Со всем тем, через что ему пришлось пройти, и со свойственной ему дисциплинированностью — результатом слияния в нем иудейского и германского — уход от возложенной на него ответственности выглядит совершенно ненормальным. Дита качает из стороны в сторону головой, и грива ее волос, маятником мотаясь по спине, говорит: «Нет, какой-то детальки в этом пазле не хватает». Он сам говорил ей, что они солдаты, что должны бороться до последнего. Как же мог он позволить себе оставить свой пост? Нет, с точки зрения Фреди Хирша это абсолютно нелогично. Он был воином, у него была миссия. Верно, что в тот последний вечер, когда она его видела, он выглядел гораздо более грустным, чем обыкновенно, даже более хрупким, что ли. Вполне возможно, он знал, что так называемое перемещение имело все шансы завершиться очень плохо. Но все же она не понимает, почему он покончил с собой. А она терпеть не может, когда чего-то не понимает. Мама говорит, что она упрямая. Мама права: она из тех, кто никогда не отставит в сторону неразрешенную головоломку.
Именно по этой причине вечером, после окончания рабочего дня в блоке 31, Дита идет прямиком в свой барак. И, пользуясь тем, что вокруг ее мамы и пани Турновской никого нет, обращается к ним с вопросом.
— Прошу прощения, — прерывает она пани Турновскую, — я хотела бы вас кое о чем спросить.
— Эдита, — упрекает ее мама, — неужели ты не можешь не быть такой стремительной?
Пани Турновская улыбается. Ей нравится, когда молоденькие девушки нуждаются в ее знаниях и советах.
— Да ладно, оставь ее. Разговоры с молодежью возвращают мне ощущение юности, дорогая Лизль. — И хохочет.
— Я хочу спросить о Фреди Хирше. Вы ведь знаете, кем он был, так? — Женщина выражает достаточную степень уверенности в этом. Сомнение оскорбительно. — Мне бы хотелось знать, что говорят о его смерти.
— Что он отравился этими чертовыми таблетками. Говорят, что таблетки могут вылечить все что угодно, но я этому не верю. Когда доктор прописывал мне какие-то таблетки от простуды, я их никогда не принимала. И всегда предпочитала вдыхать пары настоя листьев эвкалипта.
— И были совершенно правы, я всегда делала то же самое. А вы не пробовали заваривать мяту? — вступает в разговор пани Адлерова.
— Нет. А вы ее смешиваете с эвкалиптом или завариваете одну?
Дита тяжело вздыхает.
— Да знаю я об этих таблетках, но я-то хочу знать, почему он это сделал! Что об этом говорят, пани Турновская?
— Ах, милочка моя, об этом столько всего говорят! Смерть этого пана стала поводом для бесконечных разговоров.
— Эдита всегда утверждала, что он очень добрый человек.
— Без сомнения. Хотя быть добрым человеком для жизни явно недостаточно. Мой покойный супруг, да храни Господь его душу, был добрейшим человеком, но при этом таким тихоней, что нам никак не удавалось получать прибыль и расширить нашу фруктовую лавку. Все поставщики товара подсовывали ему сплошь перезревшие фрукты, которые им не удавалось сбыть в других местах.
