Вскрытие вживую — ни с чем не сравнимый опыт. Тайный механизм жизни перед глазами...
Менгеле смотрит, как Шварцгубер пьет. Ему представляется достойным сожаления, что один из высших чинов СС с десятками адъютантов в своем распоряжении не может похвастаться абсолютным блеском сапог или должным образом отглаженными уголками воротничка. На всем — печать небрежности, а это для офицера СС совершенно недопустимо. Менгеле с презрением относится к таким недотепам, которые умудряются порезаться при бритье. Ко всему прочему, этот человек позволяет себе то, что наводит на доктора тоску, — он возвращается к темам и разговорам, которые уже многажды имели место, произнося ровно те же самые нескладные фразы и приводя те же неуклюжие аргументы.
В который уже раз спрашивает его комендант, с какой стати их руководство выказывает такую заинтересованность в этом не имеющем никакого смысла семейном лагере, ожидая в очередной раз услышать уже известный ему ответ доктора. Менгеле вооружается всем имеющимся у него терпением и изображает на лице притворную любезность, но при этом совершенно нарочито избирая манеру говорить, рассчитанную скорее на малого ребенка или умственно отсталого.
— Вам хорошо известно, господин комендант, что этот лагерь обладает для Берлина стратегической значимостью.
— Мне это, черт возьми, прекрасно известно, господин доктор! Одного я не понимаю — к чему нам все эти реверансы. Может, нам здесь и ясли для детей открыть? Что это — с ума все посходили, что ли? Кто-то полагает, что Аушвиц — курорт?
— Вот как раз это-то нам и нужно — чтобы у некоторых стран, которые особенно пристально за нами следят, сложился именно такой взгляд на вещи. Слухи-то ходят всякие. И когда Международный Красный Крест запросил более подробную информацию о наших концентрационных лагерях, рейхсфюрер Гиммлер поступил, как всегда, гениально. Вместо того чтобы запретить им посещение лагеря, он пригласил их нанести визит.
Мы покажем им именно то, что они желают увидеть: проживающих семьями евреев, бегающих по Аушвицу ребятишек.
— Слишком много хлопот...
— Вся та работа, которая была проделана в Терезиенштадте, оказалась бы бесполезной, если бы в тот момент, когда сюда доберется инспекция Красного Креста, идя по следам перемещенных из гетто лиц, инспекторы увидят то, что мы не хотим, чтобы они видели. Мы пригласим их к себе домой, но покажем не кухню, а только детскую комнату для игр. И они, довольные, отправятся обратно в Женеву.
— К чертям Красный Крест! Кто они такие, эти трусливые швейцаришки, у которых даже армии нет, чтобы диктовать Третьему Рейху, что он должен и не должен делать? Почему бы их просто пинками под зад не вытолкать, когда заявятся? Или даже лучше — прислать их сюда ко мне, и я засуну их в печь, даже не устроив экскурсии по кухне!
Менгеле снисходительно улыбается, наблюдая за тем, как Шварцгубер наливается краской по мере того, как растет его негодование. Доктору приходится сдерживаться: на самом деле он с превеликим бы удовольствием схватил хлыст и обломал его о голову коменданта. Нет, не хлыст... Хлыст у него — вещь слишком ценная. Гораздо лучше достать из кобуры револьвер и загнать пулю ему в мозги. К сожалению, этот человек — комендант лагеря, хотя и полный тупица.
— Мой дорогой комендант, не следует недооценивать значимость того образа нас самих и нашего проекта, который мы предлагаем миру. Нам нужно быть осторожными. Знаете ли вы, каким был первый руководящий пост, который занимал наш любимый фюрер в нацистской партии? — Менгеле делает поистине театральную паузу; хотя он прекрасно знает, что отвечать на свой вопрос придется ему самому, он не отказывает себе в удовольствии унизить Шварцгубера. — Руководитель отдела пропаганды. Он пишет об этом в «Майн Кампф», вам не приходилось читать?.. — Доктор с удовлетворением отмечает замешательство на лице коменданта. — Многие как внутри, так и за пределами Германии еще не в полной мере осознали необходимость очистить человечество генетически, уничтожив неполноценные расы. И наверняка найдутся такие государства, которые могут всполошиться и устроить нам новые фронты военных действий. А в данный момент этого нам категорически не нужно. Мы хотим сами принимать решения относительно того, когда и в каком месте открывать новый фронт. Это как при проведении хирургической операции, мой комендант: ты не можешь размахивать скальпелем и резать им то в одном, то в другом месте, тебе нужно выбрать определенное место, где надлежит сделать разрез. Война — наш скальпель, и нам нужно использовать его с высочайшей точностью. Если размахивать им, подобно сумасшедшему, то дело может кончиться тем, что вонзишь его в самого себя.
Шварцгубер не хочет терпеть этот снисходительный тон — тот самый, который избрал бы преподаватель, пытающийся донести хоть крупицу знаний до отстающего ученика.
— Черт побери, Менгеле, вы говорите как политик! А я — солдат. Мне отдан приказ, и я его выполню. Если рейхсфюрер СС Гиммлер говорит, что в данных обстоятельствах нужно сохранять этот семейный лагерь, я так и сделаю. Но вся эта затея с детским бараком... Он-то тут при чем?
— Пропаганда, мой комендант, про-па-ган-да... Так мы добиваемся того, что соответствующие заключенные напишут домой своим еврейским родственникам и расскажут им о том, как хорошо с ними обращаются в Аушвице.
— А какого дьявола нас должно заботить, что подумают родственники этих жидовских свиней о том, как тут с ними обращаются?
Менгеле набирает в легкие воздух и мысленно считает до трех.
—Дорогой комендант... за пределами Рейха до сих пор остается еще много евреев, которыми нам со временем придется заняться. Однако животное, которое не подозревает о том, что его ведут на бойню, гораздо легче туда доставить, чем то, которому известно, что его ведут на убой, — такое животное будет оказывать разного рода сопротивление. Вам, выходцу из деревни, должно быть об этом хорошо известно.
Последнее замечание доктора возмущает коменданта.
— И как у вас только язык повернулся назвать Тутцинг деревней? Да будет вам известно, Тутцинг считается самым красивым населенным пунктом Баварии и даже всей Германии... Стало быть, всего мира!
— Естественно, господин комендант. Я с вами совершенно согласен: Тутцинг — великолепнейшее село.
Шварцгубер собирается ответить, но вдруг до него доходит, что этот буржуазный докторишка, этот педант намеренно его провоцирует, так что подыгрывать в этой игре ему вовсе не следует. С таким типом, как Менгеле, нужно держать ухо востро, ведь никогда не знаешь, что у него за пазухой.
— Очень хорошо, господин доктор, склад, ясли — все что угодно, — бурчит он. — Но я не допущу того, чтобы эти затеи привели хоть к самому незначительному неприятному эпизоду или нарушению порядка. При малейшем признаке нарушения дисциплины все будет немедленно закрыто. Вы верите в то, что этот еврей, руководящий детьми, сможет удержать дисциплину?
— Почему нет? Он же немец.
— Капитан Менгеле! Как вы только осмеливаетесь утверждать, что какой-то вшивый жидовский кобель принадлежит к славной германской нации?
