Когда малышня увязывается за Габриэлем в надежде насладиться очередной придуманной им штукой, он старается оторваться или распугать мелких криками, и кому-то из них, не успевшему удрать, всегда достается звонкая затрещина. Поэтому Диту изумляет, что ловкач Габриэль терпит прилепившуюся за ним стайку малышей, настоящую свиту, и она решает пойти за ними, но на отдалении, словно играя в охотника, выслеживающего добычу по следам на снегу. Дита хочет разобраться в том, что могло послужить причиной столь резкой смены стратегии Габриэля, которая, принимая во внимание, о ком идет речь, не может не преследовать некую цель, связанную с задуманной им проделкой.
Дита видит, как ребята пересекают весь лагерь, направляясь к выходу, и тогда она понимает, куда они идут: в кухню. Примечает, что сопровождающие Габриэля мальчишки предусмотрительно останавливаются перед входом в кухонный блок — одно из запретных мест в лагере, но сам он, не сбавляя шага, подходит к двери и, несмотря на запрет, спокойно заходит внутрь. То, что открывается глазам Диты вслед за этим, напоминает комическую интермедию: на улицу выбегает Габриэль, а за ним — злющая кухарка по имени Беата: она, как мельница лопастями, во все стороны машет руками и распугивает ребятню, словно стайку птичек.
Дита понимает, что они, должно быть, пришли просить у кухарки картофельные очистки — любимейшее лакомство ребятишек, но женщина, по всей видимости, уже устала от попрошаек и решила безжалостно их прогнать. Однако десятилетние мальчишки не идут восвояси, а всего лишь отходят назад на несколько метров, образуя коридор, по которому движутся Габриэль и разозленная кухарка. Мальчишка делает резкое движение в сторону, кухарка, следуя за ним, наступает на застывшую лужу и чуть не падает. Восстановив равновесие, она видит стоящих перед собой пятилеток, которые как раз в этот момент добежали до кухни. Малыши держатся за руки, из ротиков поднимается пар — они запыхались, стараясь догнать старших, которые шли быстрым шагом. Беата не может не упереться взглядом в мордашки вечно голодных детей. И, ошеломленная, она тут же прекращает размахивать руками и упирается ими в боки, оказавшись перед целым стадом облепленных грязью и снегом ангелочков с умоляющими глазами.
Дита не может слышать ее слова, но этого и не нужно. У кухарки характер жесткий, руки грубые, а сердце — мягкое. Хранительница книг улыбается, думая о хитроумии Габриэля, который привел за собой малышню, чтобы раздобрить кухарку. Беата, должно быть, сурово говорит им, что ей строго-настрого запрещено давать кому бы то ни было остатки еды без разрешения свыше, что, если капо застукает ее саму или какого-нибудь поваренка, они потеряют место и будут очень жестоко наказаны, что, если то и если се... А дети не сводят с нее своих умоляющих глаз, так что на этот раз она, ну хорошо, сделает для них исключение, но если им придет в голову еще раз здесь появиться, она все кости им палкой переломает, и кое-кто из ребятни кивает, соглашаясь с ней, чтобы окончательно задобрить.
Женщина скрывается в кухне и вскоре появляется вновь, неся в руках металлическое ведро, полное картофельных очисток. Предвидя давку, она останавливает детей своей громадной ручищей, похожей на железный тупиковый стопор на железнодорожной станции, перед которым замирает состав. Выстраивает их в очередь — сначала маленьких, потом старших, и вскоре все они возвращаются в блок 31, жуя ленточки картофельной кожуры.
Дита в приподнятом настроении возвращается на лагерштрассе, но на полдороге встречает маму. Волосы у нее растрепаны — странно для ее мамы, которая даже в Аушвице умудрилась раздобыть кусочек расчески и делает себе приличную прическу.
И Дита понимает: что-то случилось. Она бежит навстречу маме, та с необычной горячностью обнимает дочку: после работы она пошла встретить мужа на выходе из его мастерской, но там его не оказалось. Один знакомый, пан Бреди, сказал ей, что отец не вышел на работу, потому что этим утром не смог подняться с нар.
— Он говорит, что у отца жар, но капо решил, что в госпиталь его лучше не отправлять.
Женщина в растерянности, она не знает, что предпринять.
— Может, мне нужно пойти к капо и настоять на госпитале...
— Папа говорит, что капо в его бараке — не еврей, а немец, социал-демократ — несколько отстраненный, но справедливый. Так что вполне может быть, что перевод в госпиталь — это и на самом деле не очень хорошая идея. Госпиталь у нас как раз перед глазами, напротив блока 31...
Здесь она умолкает, не говорит матери о том, что видит, как больные, которые входят туда, хоть и ковыляя, но на своих ногах, покидают госпиталь, как правило, в тележке для мертвецов, которую толкают пан Лада и несколько его помощников. Но смерть упоминать она не может: обязательно нужно не накаркать, не назвать ее по имени, удержать подальше от отца.
— А мы даже не можем увидеть его, — жалуется мама. — Нам запрещено входить в мужской барак. Я попросила одного папиного знакомого, любезный такой пан, из Братиславы, чтобы он сделал милость, сходил взглянуть на него и потом сообщил бы мне, а я подожду у входа. — Ей приходится сделать паузу, чтобы совладать с эмоциями. Дита берет маму за руку. — И он сказал мне, что отец выглядит так же, как утром: почти без сознания от жара. Что выглядит плохо. Эдита, все-таки твоему папе, наверное, нужно лечь в госпиталь.
— Мы пойдем к нему.
— Что ты такое говоришь? Мы не сможем войти в барак! Это запрещено!
— Запрещено также лишать людей свободы и убивать их, но что-то я не вижу, чтобы они прекратили это делать. Жди меня у входа в папин барак.
Дита бежит искать Милана, одного из ассистентов блока 31. Раньше ей случалось видеть его сидящим возле боковой стены 23-го барака. Это красивый парень, хотя ей он не слишком симпатичен. С другой стороны, не внушать никому симпатию может и она сама, поскольку практически не общается с другими ассистентами блока, предпочитая посвящать свободные минуты чтению книг, болтовне с Маргит или общению с родителями. Ее смущает и кокетничанье девочек, и бравада парней ее возраста.
Она действительно находит Милана возле 23-го барака. Вечер неуютный, опять этот вечный и безжалостный польский холод, но Милан и еще двое парней сидят на земле, прислонившись к деревянной стене барака. Молодые люди убивают время, разглядывая проходящих мимо узников и отпуская сомнительные комплименты девушкам. Дите совершенно не улыбается появиться перед этими парнями: они старше, чем она, с пробивающимися усиками над губой и самых разных размеров прыщиками, рассеянными по их лицам, да и ведут себя как молодые петушки. Оказаться рядом с ними ей просто страшно. Она думает, что они начнут потешаться над ее ногами-палочками и даже над надетыми на них почти детскими шерстяными чулками. Но она встает прямо перед ними, потому что знает, что сегодня не может позволить себе такую роскошь, как страх.
— Ну и дела! — спешит выступить Милан собственной персоной, чтобы никто не сомневался в том, кто здесь главный. — Кого это мы здесь видим? Это же библиотекарша...
—На эту тему за стенами блока 31 говорить нельзя, — решительно прерывает его Дита. И тут же раскаивается в своей суровости — о том, что ее упрек достиг цели, свидетельствует его внезапный румянец. Ему не понравилось, что какая-то девчонка, да еще и младше него, ставит его в неловкое положение перед приятелями. А ведь Дита как раз пришла просить его об одолжении. — Слушай, Милан, я хотела кое о чем тебя попросить ...
