Дите нравится мадам Шоша — в высшей степени элегантная дама с раскосыми глазами, имеющая обыкновение приходить в пышную столовую залу санатория последней и хлопать за собой дверью с такой силой, чтобы Ганс Касторп подпрыгивал на своем стуле; в первые дни — с раздражением от причиненного беспокойства, позже — с уже укоренившейся в нем зачарованностью ее азиатской красотой. В тот миг свободы от условностей — дар карнавала, когда тот, кто говорит, всего лишь маска, не скованная строгими нормами светской вежливости, мадам Шоша обращается к Касторпу: «Вы, немцы, свободе всегда предпочитаете порядок, об этом знает вся Европа».
И Дита, съежившаяся в своем закутке за дровами, совершенно с ней согласна.
Как же права мадам Шоша!
Дита думает о том, как бы ей хотелось быть такой, как мадам Шоша, — образованной, утонченной, независимой. И чтобы, когда она входит в зал, все молодые люди украдкой бы ее оглядывали. Однако после в определенной степени рискованных, но при этом утонченных ухаживаний молодого немца, которые явно не вызывают неудовольствия у мадам Шоша, происходит неожиданное. Она принимает решение уехать в Дагестан, а может, в Испанию, чтобы сменить обстановку.
Вот если бы Дита была Клавдией Шоша, то точно не смогла бы устоять перед благородством и очарованием такого кавалера, как Ганс Касторп. И вовсе не потому, что ей не хватило бы отваги отправиться в путешествие по всему миру. Когда закончится эта кошмарная война, она с огромным удовольствием съездит куда-нибудь с родителями. Кто знает, может, как раз в земли, называемые Палестиной, о которых так часто говорит Фреди Хирш.
И вот тут-то и раздается скрип открываемой двери барака. Осторожно высунув голову, Дита видит, что это именно та самая высокая мужская фигура: в сапогах и с капюшоном на голове, как и в прошлый раз. Сердце у нее в груди подпрыгивает.
Наступил долгожданный момент истины. Но действительно ли она хочет эту истину узнать? Каждый раз, когда открывается правда, что-то ломается. Поэтому она глубоко вздыхает и думает о том, что самое лучшее — встать и тихонько выйти из барака прямо сейчас, пока еще такая возможность есть. В желудке у нее вовсе не бабочки порхают, а носится стадо бизонов; ее гложут и жгут сомнения. Правда может опалить... но ей она нужна. Потому что Дита знает, что, если прямо сейчас не откроет крышку этого котла, ложь швырнет ее в кипяток и будет томить на медленном огне, как куриную ножку в бульоне. Поэтому она останется здесь и вычерпает этот бульон, обнажив дно кастрюли.
В одном из номеров «Ридер’с Дайджест», которые Дита, когда родители выходили из комнаты, тайком таскала с журнального столика в гостиной, она прочла в статье о шпионах, что через стену можно подслушать чужой разговор, если приложить ухо к донышку стакана. И вот она идет на цыпочках к стенке кабинета блокэльтестера со своей кружкой для завтрака. Это опасно. Если они застанут ее за подслушиванием, одному Богу известно, что с ней будет. Но если она останется со своими сомнениями, то ее разорвет изнутри.
Дита приставляет к стенке металлическую кружку, но сразу же обнаруживается, что все прекрасно слышно, даже если просто приблизить к фанерной стенке ухо. К тому же в ней есть отверстие от сучка, так что можно даже кое-что увидеть — как через глазок в двери.
Вот Хирш. Выражение лица довольно мрачное. Светловолосого мужчину, стоящего напротив, она видит со спины. На нем вовсе не форма эсэсовца, хотя и не обычная для узника одежда. Наконец Дита обращает внимание на коричневый браслет на его руке — отличительный знак капо.
— Этот раз будет последним, Людвиг.
— Почему?
— Не могу продолжать обманывать мой народ. — И поднимает руку вверх, проводит по волосам. — Они думают обо мне одно, а на самом деле я — совсем другое.
— И что же это — ужасное другое?
Он грустно улыбается.
— Ты сам прекрасно знаешь. Лучше, чем кто бы то ни было.
— Ну же, Фреди, осмелься, наконец, сказать это слово...
— Нечего больше говорить.
— Это еще почему? — Ирония вперемешку с обидой сквозят в словах собеседника Хирша. — Мужчина, не знающий страха, не решается сказать самому себе, кто он есть? Тебе не хватает мужества произнести это ужасное слово?
Блокэлътестер вздыхает, голос звучит мрачно:
— Я... извращенец...
— Черт возьми! Да скажи наконец то самое слово! Великий Фреди Хирш — гей! Хирш вне себя бросается на своего гостя, хватает за лацкан. Потом яростно швыряет его о стену — на шее Хирша вздулись вены.
— Замолчи! Никогда больше не произноси при мне это слово!
— Да ладно... Неужто это так ужасно? Я тоже такой, но монстром себя по этой причине не считаю. Или ты считаешь меня монстром? Думаешь, что я заслужил, чтобы меня пометили как прокаженного? — При этих словах глаза его указывают на розовый треугольник, нашитый на рубашку.
Хирш отпускает его. Поднимает руку и начинает, прикрыв глаза, расчесывать пятерней волосы, постепенно успокаиваясь.
— Извини меня, Людвиг. Я не хотел причинять тебе вред.
— Но ты это сделал. — Он с тщательностью денди разглаживает измятый лацкан своего пиджака. — Говоришь, что не хочешь обманывать людей, которые идут за тобой. А что ты будешь делать, когда выйдешь отсюда? Подберешь себе девочку-евреечку, чтобы готовила тебе кошерные кушанья, и женишься на ней? Ее будешь обманывать?
— Никого я не хочу обманывать, Людвиг. Как раз поэтому мы с тобой должны перестать встречаться.
— Делай что хочешь. Прессуй меня, если тебе это поможет чувствовать себя лучше. Попробуй заняться любовью с какой-нибудь девушкой. Я уже пробовал — это как будто ешь суп, но без бульона. Но тоже неплохо. Но неужто ты думаешь, что тем самым тебе удастся покончить с обманом? Ты очень ошибаешься! Все равно останется кто-то, кого ты продолжишь нещадно обманывать: себя самого.
— Я уже сказал, Людвиг: с этим покончено.
Прозвучали слова, которые не предполагают ответной реплики. Оба с грустью смотрят друг на друга и молчат. Капо с розовым треугольником медленно кивает, признавая свое поражение. Подходит к Хиршу и целует его в губы. По щеке Людвига сползает слеза — такая же беззвучная, как капля дождя, стекающая по оконному стеклу.
По другую сторону фанерной стенки Дита едва может сдержать крик. Это уже слишком, уже за пределами того, что доступно для ее юного возраста. Она никогда не видела, чтобы целовались мужчины, и ей эта сцена кажется отвратительной. Тем более с участием Фреди Хирша. Ее Фреди Хирша. Дита торопливо, но очень осторожно выходит из барака, и даже холодная пощечина ночи не может заставить ее прийти в себя. Она так ошарашена, что забывает принять меры предосторожности на случай встречи с доктором Менгеле. Ослеплена снаружи и ощущает себя грязной внутри. В душе поднялась волна безграничной ярости по отношению к Фреди Хиршу. Она чувствует себя подло обманутой. Слезы гнева туманят ей взгляд.
Поэтому она сталкивается с человеком, идущим ей навстречу.
