Дита торжественным клятвенным жестом подняла правую руку, и обе они, пересмеиваясь, побежали вверх по лестнице. Поднявшись, Ханка тут же заговорила с одним высоким парнем, а Дита, толком не зная, что ей делать, подошла к мальчику, который рисовал планету Земля, вид из космоса.
— А что это за странные горы на переднем плане? — задала она вопрос совершенно незнакомому для себя человеку.
— Это Луна.
Петр Гинц был главным редактором «Ведема», подпольно издаваемого журнала, тексты которого писались на отдельных листочках. Каждую пятницу материалы номера зачитывались вслух: в основном это были новости гетто, но также к публикации принимались различные эссе и комментарии, стихи и фантастика. Петр был страстным поклонником Жюля Верна; «От Земли до Луны» была одной из его любимейших книг. Лежа по ночам на своей койке, он раздумывал о том, как было бы здорово иметь в своем распоряжении такую пушку, как у господина Барбикена, и отправиться в выпущенном с ее помощью гигантском снаряде в космос. Петр на минуту отодвинул рисунок, поднял голову и внимательно посмотрел на девочку, которая так бесцеремонно отвлекла его от работы. Ему понравился живой блеск ее глаз, но все же для обращения к ней он избрал самый суровый тон.
— Мне кажется, что ты очень любопытна.
Дита залилась краской, в чем мгновенно проявилась вся ее природная застенчивость. Она тут же пожалела, что не смогла удержать язык за зубами. Но Петр уже изменил тон.
— А любопытство — главное качество хорошего журналиста. Меня зовут Петр Гинц. Добро пожаловать в «Ведем»!
Дита задается вопросом, какие хроники писал бы Петр о жизни блока 31, если бы он был здесь. Она спрашивает себя, что стало с этим худеньким и тонко чувствующим мальчиком, который рассказывал ей о том, что когда-нибудь родители научат его говорить на эсперанто — языке, созданном специально для того, чтобы все мужчины и женщины планеты Земля смогли наконец понять друг друга. Слишком благородная идея, чтобы она могла воплотиться в жизнь.
На следующий же день после их знакомства Дита вместе с Петром уже шла вдоль зданий, называемых «Дрезденскими блоками». Когда он спросил ее, не хочет ли она сопровождать его при проведении интервью для следующего выпуска журнала, ей потребовалась секунда — или даже меньше, — чтобы согласиться. Они собрались взять интервью у директора библиотеки.
Глаза Диты, которая успела заразиться энтузиазмом и живым интересом ко всему вокруг от этого мальчика, были широко открыты. Работа журналиста казалась ей очень увлекательной, и она испытывала гордость от того, что вместе с решительно настроенным Петром Гинцем переступает порог блока L304 — здания, в котором размещалась библиотека. Там они осведомились, сможет ли директор, доктор Утитц, принять двух репортеров из журнала «Ведем». Встретившая их женщина любезно улыбнулась в ответ и попросила подождать.
Через несколько минут появился и сам Эмиль Утитц, служивший до войны профессором на факультете философии и психологии Пражского Карлова университета, а также являвшийся автором колонок в целом ряде газет.
Он сообщил им, что библиотека Терезина насчитывает около шестидесяти тысяч томов и что это — остатки фондов сотен различных еврейских публичных и частных библиотек, разграбленных и уничтоженных нацистами. А еще он сказал, что библиотека на данный момент не располагает читальным залом, и поэтому она является мобильной: библиотекари ходят с книгами по жилым корпусам и предлагают их для прочтения. Петр спросил директора, правда ли то, что он — друг Франца Кафки. Он это подтвердил.
Шеф-редактор «Ведема» поинтересовался, не будет ли им позволено сопровождать одного из библиотекарей при мобильной выдаче книг, чтобы со знанием дела описать эту работу в публикации, и Утитц с искренним удовольствием дал на это свое разрешение.
Дита не видела меланхоличную улыбку директора, которой сопровождался их уход — таких довольных и счастливых. Доктор Утитц не мог выкинуть из головы нахлынувшие воспоминания о разговорах в кафе «Лувр», сожалея обо всем том, о чем не спросил тогда Кафку, обо всем том, о чем писатель не сказал ему тогда и что уже навсегда потеряно. И думал о том, что написал бы задумчивый Кафка теперь, если бы дожил до этих дней и увидел, что творится вокруг. Утитц не мог тогда знать, что две сестры Кафки, Элли и Валли, погибнут позже в газовых камерах лагеря смерти Хелмно, да и их младшая сестра, Оттла, не избежит той же участи и будет отравлена газом «Циклон» в Аушвице-Биркенау.
На самом деле автор «Превращения» раньше, чем кто-либо иной, знал, что именно произойдет: что люди вдруг, с сегодня на завтра, превратятся в настоящих монстров.
Библиотека Терезина была похожа на бумажного спрута, щупальца которого тянулись из здания L304 и распространялись по всему городу, доставляя книги читателям. Томики путешествовали по улицам на тележках, с помощью которых имели возможность дойти до каждого обитателя жилых блоков. Так люди получали библиотечные книги.
Утром Петр работал в поле, а вечером же того дня у него уже было запланировано участие в чтении стихов, так что сопровождать библиотекаря, панну Ситтигову, в ее путешествии по улицам Терезина с удовольствием согласилась Дита. После целого рабочего дня, проведенного в мастерских, на фабриках, на литейных дворах или в поле, предложение сбежать в другую реальность, приезжавшее на тележке из библиотеки, принималось особенно благосклонно. Хотя панна Ситтигова пожаловалась Дите на то, что книги иногда воровали, причем не всегда для чтения, а для использования в гигиенических целях или в качестве растопки для печки. Так или иначе, в том или другом качестве, но книги демонстрировали свою крайнюю необходимость.
Библиотекарю вовсе не требовалось повышать голос, объявляя о своем появлении словами «Библиотечное обслуживание!». И стар, и млад на разные лады повторяли слова, которые веселым эхом расходились во все стороны, на их зов торопливо выходили из дверей люди и принимались листать томики. Дите так понравилось развозить книги по всему городу, что с этого дня она сама начала толкать библиотечную тележку.
После окончания своего рабочего дня, если ей не нужно было идти на урок рисования, она помогала библиотекарше.
И именно тогда она вновь встретилась с Фреди Хиршем.
Он жил в одном из зданий, расположенных вблизи центрального склада одежды. Застать его дома было очень трудно, потому что он все время был в движении: ходил туда- сюда, организовывал спортивные конкурсы и соревнования либо другие детские мероприятия гетто. В тех случаях, когда он приближался к тележке Диты, подходя к ней своей легкой энергичной походкой, безукоризненно одетый, приветствуя ее улыбкой — едва намеченной, но достаточно явственной, чтобы адресат ощутил свою значимость, — он искал сборники стихов или песен, которые были ему нужны для проведения пятничных собраний юношей и девушек, встречающих Шабат. На этих собраниях обычно поются песни, рассказываются предания, а Фреди неизменно говорил о грядущем возвращении в Израиль, куда, как только закончится война, они все отправятся. Однажды Фреди пригласил к ним присоединиться и юную Диту, но она, покраснев от смущения, сказала, что да, когда-нибудь, но ей было не очень удобно туда пойти, да и получить разрешение от родителей она не надеялась. Тем не менее в глубине души ей всегда хотелось стать одной из этих чуть более старших, чем она сама, девушек и парней, которые громко пели, дискутировали как взрослые и даже украдкой целовались. А потом Фреди уходил — быстро и энергично, как человек, шагающий навстречу своей цели.
