Прежний блок, где она жила во время пребывания в гетто, теперь являет собой совершенно безобидный многоквартирный дом. Она поднимает глаза к окнам третьего этажа. Говорит мне, что ее кузен, плотник по профессии, сделал для нее полочку. Рассказывает и о многом другом, пока мы идем дальше, к еще одному зданию, где для музея одно помещение сохраняется в том виде, который оно имело во время войны: квартира, заставленная многоэтажными нарами. Наводящее тоску место, слишком тесное для такого количества коек. Есть там и фаянсовая лоханка, которая служила общей ночной вазой.
— Представляешь себе запах? — спрашивает она.
Нет, не представляю.
Входим в еще одно помещение, где сидит смотрительница, а на стенах развешаны картины и постеры военных лет. В зале звучит опера в исполнении Виктора Ульмана, знаменитого пианиста и композитора, который стал одним из самых активных деятелей культуры, пропагандирующих музей Терезина. Дита останавливается посреди пустого зала, в котором скучает работница музея, и мягко подхватывает оперную партию. Ее голос — это голос детей Терезина, который зазвучал этим утром для очень ограниченной, но от этого не менее пораженной публики. Нечего и говорить, что смотрительница не решается даже пикнуть, чтобы прервать пение. Еще одно из тех мгновений, когда время идет вспять и Дита снова становится Дитинкой, которая исполняет арию из оперы «Брундибар»
[33] в своих шерстяных чулочках и со своим мечтательным взором.
На обратном пути из Терезина в Прагу Дита решительно требует у водителя автобуса, чтобы он открыл люк в крыше машины, иначе пассажирам грозит смерть от удушья в салоне, не оснащенном нормальными окошками. Так как водитель не обращает на это требование никакого внимания, она сама пытается подергать за ручку, потом подключаюсь я. Вдвоем мы справляемся.
Именно когда мы ехали в автобусе, в нашем разговоре возникла тема, уже несколько месяцев занимавшая мои мысли: что произошло вечером 8 марта, когда Фреди Хирш отправился раздумывать над предложением Сопротивления возглавить восстание в лагере перед лицом неизбежного истребления в газовых камерах всего сентябрьского транспорта. Почему покончил с собой, приняв чрезмерную дозу «Люминала», такой уравновешенный человек, как Фреди Хирш?
Дита глядит мне в глаза — и в ее взоре открывается целый мир. И я начинаю понимать. Читаю в ее глазах то, что уже прочел на страницах книги, написанной Ота, но что я принял за художественный вымысел или же авторскую гипотезу. Разве «Разрисованная стена» — не беллетристика? Или книга была заявлена как таковая только для того, чтобы замаскировать некоторые вещи, которые, будучи поставлены Ота в другой контекст, могли бы повлечь за собой серьезные проблемы для автора?
Дита предупредила меня о конфиденциальности того, что мне расскажет, поскольку полагала, что эти сведения могут быть чреваты большими неприятностями лично для нее.
По этой причине вместо того, чтобы передать ее рассказ, я воспроизведу здесь то, что написал Ота Б. Краус и опубликовал в своем романе «Разрисованная стена», посвященном семейному лагерю. Одним из немногих персонажей этой книги, кто фигурирует под своим настоящим именем, является инструктор блока 31, Фреди Хирш. Вот что сказано в романе о том ключевом моменте, когда уже после перевода сентябрьского транспорта в карантинный лагерь Сопротивление обращается к Хиршу с просьбой возглавить восстание, а тот просит немного времени, чтобы все обдумать:
Через час Хирш встал с койки и пошел к одному из врачей.
— Я принял решение, — сказал он. — Как только стемнеет, я отдам приказ. Но мне нужна таблетка, чтобы немного успокоить нервы.
Мятеж против немцев — безумие, подумал доктор; верная смерть для всех: для уже обреченного транспорта, для узников семейного лагеря и даже для персонала госпиталя, обозначенного в списке Менгеле и затребованного им назад. Этот парень сошел с ума, он явно не в своем уме, и, если его не остановить, еврейские врачи погибнут вместе со всеми остальными узниками.
— Пожалуй, дам я тебе успокоительное, — сказал ему врач и повернулся к фармацевту.
В лекарствах они всегда были ограничены, но небольшой запас успокоительных у них имелся. Фармацевт протянул доктору бутылочку со снотворным. Доктор перевернул его и быстро прикрыл рукой. В кружке у него оставался холодный чай, в который он высыпал все таблетки и тщательно размешал. Получилась мутная жидкость.
В Уголовном кодексе имеется формулировка, в точности описывающая то, что произошло с Фреди Хиршем в мартовский вечер 1944 года. Порой за художественным вымыслом романа скрыто нечто, что никаким другим способом описать невозможно.
Есть и другие свидетельства, все больше подрывающие доверие к версии самоубийства, которую можно видеть в официальной информации об этом человеке. Михаэль Хонай, один из оставшихся в живых узников семейного лагеря, служивший посыльным медицинского штата, ставит под сомнение свидетельство Розенберга о случившемся 8 марта 1944 года, о чем можно прочесть в его книге воспоминаний: «Не was given an overdose of Luminalets when he asked for a pill because of a headache» («Ему дали слишком высокую дозу “Люминала”, когда он обратился с просьбой о лекарстве от головной боли»).
Пусть эта книга также послужит привлечению внимания к фигуре Фреди Хирша, оправданию его доброго имени и восстановлению его образа, несколько запятнанного ложной идеей о том, что этот человек добровольно ушел из жизни. Из-за этой идеи в течение долгих лет под сомнение ставилась его храбрость в тот решительный момент. Фреди Хирш не покончил с собой. Он бы никогда не оставил на произвол судьбы своих детей. Он был капитаном и пошел бы ко дну вместе со своим кораблем. И вспоминать о нем должно как о человеке и борце беспримерного мужества.
И, без всякого сомнения, эта книга — дань уважения Дите, у которой я столь многому научился.
Наша библиотекарша блока 31 по-прежнему живет в Нетании и раз в год на несколько дней приезжает в Прагу, в свою маленькую квартирку. И будет продолжать делать это, пока ей позволяет здоровье. Эта женщина до сих пор отличается любопытством, даром предвидения, любезностью и мужеством, причем эти ее качества превосходят все вообразимые пределы. До настоящего момента в героев я не верил, но теперь я знаю, что они есть: Дита — одна из них.
