В Аушвице II-Биркенау, в трех километрах отсюда, был сооружен семейный лагерь ВIIb. До сих пор сохранилась фантасмагорическая наблюдательная вышка у входа в лагерь с тоннелем в ее основании: начиная с 1944 года поезд мог прямиком въезжать на территорию лагеря. Оригинальные бараки после войны сгорели. Теперь несколько бараков восстановлены, и в них можно войти: не более чем конюшни. Даже будучи чистыми и хорошо проветренными, они темные и мрачные. За первой линией бараков, которые относились к карантинному лагерю, открывается обширный пустырь, где раньше располагались остальные лагеря. Чтобы увидеть то место, где располагался в свое время лагерь ВПЬ, нужно отклониться от обычного экскурсионного маршрута, который предполагает посещение только копий бараков первой линии, и обойти весь периметр. Нужно остаться одному. Гулять в одиночку по Аушвицу-Биркенау означает подставлять грудь под пронизывающе холодный ветер, который доносит отзвуки голосов тех, кто остался здесь навсегда, кто теперь — земля под твоими ногами. От ВIIЬ остались только металлические входные ворота и безбрежная пустошь, где растут лишь чахлые кустики. Остались только камни, ветер и тишина. Место умиротворенное или — космическое. Зависит от того, что знают глаза, которые на него смотрят.
Из этой поездки я привез с собой множество вопросов и практически ни одного ответа, только некие впечатления о том, что такое Холокост, которые ни одна историческая книга не смогла мне дать, и — по чистой случайности — экземпляр очень важной книги: «Je те suis evade d’Auschwitz»
[30]. перевод на французский язык воспоминаний Рудольфа Розенберга («I Cannot Forgive»
[31], который попался мне в руки в книжном магазине «Музея Шоа» в Кракове.
Была и еще одна книга, чрезвычайно меня интересовавшая, поиски которой я начал же сразу по возвращении. Это был роман некоего Ота Б. Крауса под названием «Разрисованная стена», и его действие разворачивалось в семейном лагере. На некой интернет- странице
[32] имеется информация об этой книге и о возможности получить ее на условиях предварительной оплаты. Но страница оказалась не слишком профессионально сделанной, и осуществить оплату картой Visa было невозможно, однако был дан контактный адрес. Я по этому адресу написал, спрашивая о технической возможности купить книгу, о том, куда и как нужно перевести оплату. В ответ я получил электронное письмо — из тех, что неопровержимо доказывают, что жизнь — это перекресток дорог. В ответном письме, очень вежливом, мне сообщали, что деньги можно перевести через Western Union. В адресе для перевода значился город Нетания (Израиль), а подписано оно было так: Д. Краус.
Настолько деликатно, насколько это было возможно, я поинтересовался, является ли автор письма Дитой Краус, той самой девочкой, которая находилась в заключении в семейном лагере Аушвица-Биркенау. Это была она. Библиотекарша блока 31 была жива и переписывалась со мной по электронной почте! Жизнь никогда не перестает удивлять, но иногда она просто шокирует.
Дита уже не была столь юна, ей было за восемьдесят, но она по-прежнему оставалась таким же неравнодушным человеком и борцом, что и раньше. Теперь она боролась за то, чтобы книги ее мужа не оказались забыты.
Начиная с этого момента мы стали переписываться. Ее чрезвычайная любезность позволяла нам понимать друг друга, несмотря на мой далеко не блестящий английский. Наконец мы договорились о личной встрече в Праге, где она каждый год проводит несколько недель. Кроме того, она меня свозила на экскурсию в гетто Терезина.
Оказалось, что эта женщина вовсе не принадлежит к типу «старушка — божий одуванчик». Дита — это настоящий смерч, расточающий любезность: она тотчас же нашла мне жилье неподалеку от собственной квартиры и все организовала. Когда я приехал в отель «Триска», она уже была там и ждала меня, устроившись в холле на диване. Она оказалась точно такой, какой я ее себе и представлял: худая, нервная, энергичная, серьезная и в то же время улыбчивая — в общем, в высшей степени очаровательная.
Жизнь ее не была легкой ни во время войны, ни после нее. Они с Ота были очень близки до самой его смерти в 2000 году. У них было два сына и дочка; девочка умерла в возрасте восемнадцати лет после продолжительной болезни. Но она не сломалась под жестокими ударами судьбы: этого никогда не было в ее прошлом и никогда не будет в будущем.
Удивительно, как только человек, на долю которого выпало столько страданий, способен не разучиться улыбаться. «Это единственное, что мне остается», — говорит она мне. Но ей остается гораздо большее: ее энергия, ее достоинство борца против всего и всех. Все то, что делает ее восьмидесятилетней дамой с несгибаемой осанкой и искрометным взглядом. Она противится тому, чтобы мы взяли такси, и я не решаюсь выступить против ее стремления к экономии, свойственного тем, кому пришлось пережить трудные времена. Мы едем на метро, в вагоне поезда она стоит. Есть свободные места, но она не садится. Нет никого, кто мог бы сломить такую женщину. Весь Третий Рейх не смог этого добиться.
Неутомимая, или утомленная, но никогда не сдающаяся, она просит меня немного помочь ей, потому что намеревается привезти пятьдесят экземпляров «Разрисованной стены» в магазин сувениров Терезина, поскольку предыдущая партия уже разошлась. Мы даже не берем такси, она уговаривает меня ехать на автобусе. И вот мы проделываем ровно тот же путь, которым прошла она сама семьдесят лет назад, только сейчас она тянет за собой чемодан, набитый книгами. У меня были опасения, что на нее, возможно, произведет чрезмерное впечатление это путешествие во времени, но женщина она сильная. В данный момент ее главная забота — доставить книги в книжный магазин гетто.
Терезин является моим глазам в виде мирных рядов квадратных в плане зданий, перемежаемых зелеными группами деревьев, весь затопленный ярким майским солнцем. Дита не только оставляет в магазине книги, но и, применив свои обычные бойцовские качества, добывает мне бесплатный входной билет для посещения постоянной экспозиции музея.
Этот день оказался полон очень эмоциональных моментов. Среди картин, выполненных заключенными гетто, есть и та, которую написала Дита, — сумрачный пейзаж в темных тонах, на котором город предстает далеко не таким светящимся, как тот, по которому мы идем. Есть там и комната с именами детей, которые прошли через Терезин. Дита пробегает глазами имена и улыбается, вспоминая некоторых из них. Почти все уже ушли из жизни.
На несколько мониторов выведены воспоминания выживших, повествующие об их жизни в Терезине. И вот на одном из четырех экранов появляется преклонных лет мужчина с низким голосом: это Ота Краус, ее муж. Он говорит по-чешски, и, хотя субтитрами дается перевод на английский, я не очень концентрируюсь на содержании — так меня загипнотизировал его голос. В нем столько высокого чувства, что не послушать его невозможно. Дита слушает молча. Лицо ее серьезно, но не видно ни слезинки. Мы выходим, и она говорит, что теперь мы пойдем туда, где она жила. Эта железная женщина. Или такой кажется. Я спрашиваю, не слишком ли тяжело это для нее. «Да, так и есть», — отвечает она, но, не останавливаясь, продолжает идти вперед в очень неплохом темпе. Мне никогда прежде не встречалась женщина такого исключительного мужества, проявляемого на всех фронтах жизни.
