— Библиотекарша с тонкими ножками! — восклицает он.
Это Ота Келлер, молодой учитель, о котором говорили, что он коммунист, и который сочинял для своих учеников истории о Галилее. Она тут же узнает его ироничный и очень умный взгляд, который всегда немного ее пугал.
Сейчас же она, напротив, замечает во взгляде молодого педагога какую-то особую теплоту. Как будто бы он внезапно ее признал. Как будто он не только помнит, что она была его товарищем в тот критический момент их жизней, но и обнаруживает в ней некую нить, которая их соединяет. В блоке 31 им практически не приходилось разговаривать. В общем-то, никто их так друг другу и не представил, так что они — два человека, которые формально друг с другом не знакомы. Но когда они случайно встретились в Праге, возникло ощущение, что воссоединились старые друзья.
Ота смотрит на нее и улыбается. Его живые и немного плутовские глаза как бы говорят: я рад, что ты жива, и я рад, что снова тебя встретил. Она тоже улыбается ему, хотя и сама не знает почему. Это нить. Та нить, что связывает некоторых людей. Которая потом превращается в клубок.
И он тотчас же заражает ее своим хорошим настроением.
— Я нашел работу — разносить счета на одной фабрике — и скромненькое жилье...
Ну, если вспомнить о том, откуда мы пришли, так это просто дворец!
Дита улыбается.
— Но я уже рассчитываю даже на нечто лучшее. Мне предложили работу — переводчиком с английского.
Очередь длинная, но для Диты она становится короткой. Разговоры, разговоры — без остановок, без обременительных пауз, доверительные, как между старыми боевыми товарищами. Ота рассказывает ей о своем отце, крупном предпринимателе, который на самом деле хотел быть певцом.
— У него был потрясающий голос, — говорит Ота с гордой улыбкой. — В 1941-м у него отняли фабрику, даже в тюрьму посадили. Потом нас всех отправили в Терезин. А уж оттуда — в семейный лагерь. А во время селекции в июле 44-го, после которой лагерь ВIIЬ был расформирован, он не прошел отбор.
Ота, такой легкий и на дела, и на слова, чувствует, что эти последние вдруг застревают у него в горле, но он вовсе не стыдится того, что Дита замечает слезы в его глазах.
— Иногда по ночам мне кажется, что я слышу, как он поет.
Доходит до того, что, когда один из них отводит взгляд в сторону, вспоминая особенно тяжелый или болезненный момент этих страшных лет, другой тоже направляет свой взгляд к той же точке — точке схождения, куда обычно мы допускаем только самых близких людей, кому полностью доверяем, тех, кто видел, как мы смеемся и как плачем. Они перебирают все те моменты, которые навсегда оставили на них свои отметины. Оба так молоды, что рассказать о своих последних годах — все равно что рассказать о всей жизни.
— Интересно, что сталось с Менгеле? Его повесили? — задается вопросом Дита.
— Еще нет, но его разыскивают.
— Найдут ли?
— Конечно же, найдут! Не меньше полудюжины армий разыскивает его. Его арестуют и будут судить.
— Да пусть его просто повесят, он — преступник!
— Нет, Дита. Его нужно судить.
— Да зачем терять время на эти формальности?
— Просто мы лучше их.
— Так же говорил и Фреди Хирш!
— Хирш...
— Как же его не хватает.
Подходит их очередь, и оба решают свои проблемы с документами. Готово. Они не перестают быть двумя незнакомцами, настает момент пожелать друг другу удачи и распрощаться. Но он спрашивает, куда она пойдет потом. Она говорит, что в офис Еврейской общины; хочет узнать, верно ли то, что ей сказали: что она как сирота может претендовать на небольшое пособие.
Ота говорит, что, если она не против, он проводит ее до офиса Еврейской общины.
— Мне как раз по пути, — заявляет он с такой серьезностью, что она и не знает, верить его словам или не верить.
Это некий предлог, чтобы побыть с ней подольше, но не ложь. Направление, в котором пойдет Дита, — теперь и его дорога.
Спустя пару дней в Теплице, в нескольких километрах от столицы, Маргит Барнаш метет полы в парадной дома перед дверью в квартиру. Отрешившись от окружающего мира, она сосредоточенно работает метлой, думая об одном парне, который развозит покупки на велосипеде и каждый раз радостно трезвонит, проезжая мимо нее. Думает, что, пожалуй, пора начать лучше причесываться по утрам и подвязать волосы новой лентой. И вдруг краем глаза замечает некую тень, скользнувшую в парадную.
— Что-то ты растолстела, девушка! — слышит она обращенные к себе слова.
Ее первое побуждение — брякнуть в ответ какую-нибудь гадость соседке-грубиянке. Но спустя мгновение у нее чуть метла из рук не вываливается.
Это же голос Диты.
Из них двоих старшая — Маргит, но с Дитой она всегда чувствовала себя младшей сестрой. И она бросается в объятия Диты точно так, как это делают маленькие дети, — не рассчитывая силы броска и ничего не опасаясь.
— Мы же сейчас на пол свалимся! — выдыхает Дита в паузе между двумя раскатами счастливого смеха.
— И что с того — раз уж теперь мы вместе!
И это правда. Наконец хоть что-то оказывается правдой. Ее ждали.
Эпилог
Ота был ее особым другом, приезжавшим на поезде в те дни, которые она освобождала от своей временной — то там, то здесь — работы, которую удавалось найти. Эта временная занятость совмещалась с учебой в городской школе, в которой она вместе с Маргит старалась как-то наверстать упущенное. Если это было возможно.
Теплице — старинный город-курорт, знаменитый своими целебными водами. Так что Дита нашла здесь свой Берггоф. Здесь нет Альпийских гор, как в «Волшебной горе», но рядом — возвышенности Богемии. Ей нравилось гулять по мощенным прямоугольной брусчаткой улицам, хотя война нанесла довольно серьезный урон этому прекрасному городу с его аристократическими особняками. Порой Дита спрашивала себя, что сталось с загадочной мадам Шоша, которая покинула санаторий в поисках новых горизонтов. Она с удовольствием спросила бы у нее совета относительно того, что ей делать со своей собственной жизнью.
Красивейшая синагога погибла в пожаре, и ее покрытые черной сажей развалины явственно напоминали об ужасах всех последних опаленных огнем лет. По субботам Диту на этих прогулках сопровождал Ота. Он говорил ей о тысячах самых разных вещей. Это был молодой человек с ненасытным любопытством, его интересовало все на свете. Иногда он немного жаловался на необходимость сложным образом комбинировать поезд и автобус, чтобы преодолеть восемьдесят километров, отделявших Теплице от Праги. Скорее, даже не жаловался, а по-кошачьи мурлыкал.
Это были месяцы приятных блужданий по бульварам и площадям, которые постепенно восстанавливали свои цветочные клумбы и рабатки, возвращая Теплице его кокетливый облик курортного города с термальными водами. За время своих прогулок Дита и Ота оказались прочно оплетены той самой нитью. Через год после их встречи в очереди перед паспортным столом Ота произнесет те слова, что изменят все:
