— Oh, ту God!
[26]
— Кто это, мама?
— Англичане, Эдита.
— Англичане...
Дита с Маргит так же широко открывают от удивления рты, как и глаза.
— Англичане?
Юный унтер-офицер забирается на пустой деревянный ящик, складывает руки в рупор и на примитивном немецком объявляет:
— Именем Соединенного королевства Великобритании и ее союзников этот лагерь объявляется свободным. Вы свободны!
Дита локтем толкает Маргит. Ее подружку словно парализовало, она не может говорить. И хотя только что она думала, что сил у нее совсем не осталось, Дите удается встать на ноги и положить одну руку на плечо Маргит, а второй опереться на мать, которая тоже выглядит оглушенной. И произносит фразу, которую все свое детство надеялась иметь возможность произнести.
— Война кончилась.
И тут библиотекарша блока 31 начинает плакать. Она плачет обо всех тех, кто не смог дожить до этого момента и увидеть все своими глазами: о своих дедушке и отце, Фреди Хирше, Мириам Эдельштейн, профессоре Моргенштерне... Обо всех тех, кого нет сейчас рядом с ней и кто не может этого видеть. Горькая радость.
Один из солдат подходит к выжившим узницам женского лагеря и кричит им по-немецки с валлийским акцентом, что лагерь освобожден, что они свободны.
— Свободны! Свободны!
Какая-то женщина подползает к нему и обнимает ногу солдата. Он, улыбаясь, склоняется, готовясь принять благодарность освобожденных. Но похожая на скелет женщина говорит ему с горьким упреком:
—Что же вы так долго не приходили?
Британские солдаты ожидали, что их встретят радостные, восторженные люди. Они ожидали улыбок и грома аплодисментов. Чего они совсем не ожидали, так это встретить прием, состоящий из жалоб, вздохов и хрипов, прием людей, которые плачут, мешая в одно радость спасения и глубочайшую скорбь о потерянных мужьях, детях, братьях и сестрах, дядях и тетях, кузенах и кузинах, друзьях, соседях... о тех многих, очень многих, кто не дожил до освобождения.
На каких-то солдатских лицах видно сочувствие, на других — недоверие, на очень многих — омерзение. Они никогда не думали, что концентрационный лагерь для евреев может быть этим скопищем тел, в котором не разберешь, кто живой, а кто мертвый, потому что в топкой грязи одни лежат поверх других. И живые еще больше похожи на скелеты, чем мертвые. Англичане думали, что им предстоит освободить лагерь военнопленных, но на его месте обнаружили кладбище.
Голоса, способные скромно, но все же выразить радость по поводу услышанной новости, тем не менее находятся. Хотя большинству тех, кто еще жив, сил хватает лишь на то, чтобы с недоверием наблюдать за происходящим.
Еще с большим недоверием — когда мимо проходит взвод арестованных. Дите пришлось взглянуть на это дважды, чтобы поверить. В первый раз за всю ее сознательную жизнь арестованными были не евреи. А во главе взвода, сопровождаемого с двух сторон вооруженными британскими солдатами, с высоко поднятой головой шагает Элизабет Фолькенрат со своей кичкой, пряди из которой падают ей на лицо.
31
Первые дни свободы оказались странными. Перед глазами разворачивались сцены, которые Дита никогда в жизни, даже призвав на помощь самую безбрежную фантазию, не могла бы вообразить: надзирательницы-нацистки своими собственными руками уносят трупы; старшая надзирательница Фолькенрат, всегда выглядевшая безукоризненно, теперь — в грязной форме и с сальными волосами — таскает тела до братской могилы. Британцы поставили доктора Клине спускать в могилу трупы, которые ему подавали охранники СС, ставшие заключенными — их приговорили к исправительным работам особой интенсивности.
Пришла свобода, но радоваться в Берген-Бельзене нечему. Смерть продолжает пожинать обильную жатву. Очень скоро британцы понимают, что обращаться с покойными так уважительно, как бы им хотелось, они не могут, поскольку болезни распространяются с головокружительной скоростью. В конце концов они приказывают эсэсовцам складировать трупы, а потом бульдозер сталкивает штабеля тел в подготовленный ров. У мирного времени свои требования: ему как можно быстрее нужно стереть следы войны.
Маргит стоит в очереди за обеденным пайком, и вдруг на ее плечо опускается рука. Малозначительный жест. Но есть в нем что-то такое, что внезапно раздвигает границы ее жизни. И еще не обернувшись, она уже знает, что это рука ее отца.
Дита и Лизль страшно рады за Маргит. Они счастливы видеть ее счастливой. И когда Маргит сообщает им, что англичане уже выделили для ее отца место в поезде до Праги и что ему удалось устроить так, что она едет вместе с ним, мать с дочерью от души желают ей в новой жизни удачи. Все вокруг меняется с такой скоростью, что кружится голова.
Маргит становится очень серьезной и смотрит им в глаза.
— Мой дом станет вашим домом.
И это не просто вежливость. Дита знает, что эти слова — признание в сестринской любви. Отец Маргит пишет им на листке бумаги адрес своих чешских друзей, не евреев, которые, как он полагает, благополучно пережили войну и смогут приютить их в Праге на первое время.
— Увидимся в Праге! — говорит подруге Дита, пока они, на прощанье, держатся за руки.
На этот раз речь идет о прощании с большим основанием надеяться на встречу.
О прощании, при котором слова «До скорого!» наконец-то обретают смысл.
Неразбериха первых дней огромна. Англичане натренированы стрелять из окопов, а не оказывать помощь сотням тысяч растерянных людей без документов, многие из которых крайне истощены или больны. Английский батальон открыл офис по вопросам репатриации заключенных, но он не справляется с наплывом людей, к тому же оформление временных документов на практике оказывается невыносимо долгим делом. По меньшей мере, люди стали получать питание, им были выданы чистые одеяла, а для тысяч больных были развернуты полевые госпитали.
Дита не захотела омрачать радостный для Маргит день отъезда сообщением о своем беспокойстве: мама плохо себя чувствует. Несмотря на то что питание наладилось, она не прибавила ни грамма веса, к тому же у нее поднялась температура. Ничего не остается, как положить ее в госпиталь. А это означает, что с отъездом им придется подождать.
Полевой госпиталь, развернутый союзниками на месте бывшей санчасти лагеря с целью оказания медицинской помощи выжившим заключенным Берген-Бельзена, похоже, не в курсе того, что война окончена. Германские войска сдались, Гитлер покончил жизнь самоубийством в собственном бункере, офицеры СС превратились в задержанных, ожидающих суда, или же скрываются, будучи вне закона. Но в госпиталях война упорно не желает сдавать позиции. Подписание мирного договора не помогает отрастить калекам ампутированные конечности, не снимает боли раненых, не искореняет тиф, не вытаскивает из агонии умирающих и не возвращает с того света тех, кто уже ушел. Мир не залечивает все, по крайней мере, не так быстро.
