* * *
После всех этих непредвиденных событий я решила еще раз сменить жилье. Уехать из Орюдона. Я больше не боюсь «сталкера». Не знаю, продолжает ли он все еще исполнять свои функции ангела-хранителя, или Саломея уволила его: кому нужен раскрытый шпион? Это была игра, и, заговорив со мной, предупредив меня об опасности, он нарушил правила. Потом мне несколько раз позвонил господин Пак, он же – Фредерик, с предложением снова увидеться. Мы встретились в кафе «Лавацца», рядом со станцией метро «Ангук», где виделись и раньше. В этом уютном квартале мне снова повезло: я нашла себе отдельную комнату на втором этаже маленького домика, принадлежащего пожилой китаянке, госпоже Ли Лю, которая живет там со своими тремя кошками. Возвращаясь с занятий в университете Хондэ, я усаживаюсь в кафе с чашкой капучино и в ожидании господина Пака записываю в тетрадку с белыми листами все, что только придет в голову: песни, стихи, даже аксиомы. Мне теперь нравится записывать свои сны. Время от времени господин Пак сообщает новости о Саломее. На самом деле ее зовут вовсе не Саломея, а Ким Сери, а господин Пак так говорит о ней, что мне кажется, будто он был когда-то в нее влюблен, лет двадцать назад, когда еще в школу ходил. Мне так представляется, но я, конечно же, не могу заговорить с ним на эту тему.
«Она очень сдала, – рассказывает Фредерик. – Она угасает с каждым днем, спрашивает о тебе. А ты не хочешь читать ее сообщения». А его-то это с какого боку касается? Я отвечаю язвительным тоном: «Ты что, теперь ее посланник?» Он пожимает плечами. «Какая ты злая. Непохоже на тебя». Что он знает об этом? Во-первых, злыми не рождаются, злыми становятся. Это одна из аксиом, которые я записала к себе в тетрадку.
Я решила не сдаваться и не попадаться больше на эту удочку. Всем от меня что-то надо, они, видите ли, не могут меня забыть. Перед переездом на новую квартиру тетя забросала меня сообщениями. Моя двоюродная сестра, распрекрасная Пак Хва, сбежала из дома! Вся семья в панике. Я тоже обязательно должна что-то сделать, все страшно боятся за ее жизнь, а может, и того хуже – за честь. Как будто ей есть что терять в этом смысле! Сначала я перезвонила было на тетин номер, чтобы сказать, что понятия не имею, что, где и с кем делает эта девица. Но это был неправильный ход. Тетя набросилась на меня с руганью, обозвала эгоисткой, вруньей и приспособленкой. И это после всего, что они с дочерью сделали для меня, взяли к себе, когда я приехала из своей глуши, ничего не знала в Сеуле! Да кто я такая? Какая-то дочка торговцев рыбой из Чолладо, да мне только треску потрошить! Я повесила трубку и больше на ее звонки не отвечала. После этого последовала целая череда сообщений, то с жалобами, то с угрозами. Я даже побоялась, как бы эта ведьма не заявилась ко мне домой: сядет на метро, доедет до Орюдона, выманит у хозяйки ключи – она ведь хитрая – и залезет в комнату. Я приду, а она сидит на постели, раздвинув ноги, и смотрит своими глазками-угольками. Из-за этого я и стала искать себе новое жилье, и как можно дальше.
Потом она сменила тактику. Она добилась, чтобы мне позвонила мама и завела разговор о Пак Хва. Я разговариваю с мамой примерно раз в месяц, мы обмениваемся парой слов, чтобы быть в курсе: о погоде, о работе, о денежных проблемах. Я часто подумываю вернуться обратно в Чолладо, но как вспомню о нашей деревне, об улице, на которой ничего не происходит, разве что собаки подерутся, да в субботу какой-нибудь пьяница завалится на грядку со сладким картофелем, у меня даже сердце ноет. Хотя моря здесь не хватает, а мне так нравится бродить в порту, в Мокпо, пока мать договаривается с рыбаками о покупке рыбы-сабли и кальмаров. Я люблю запах морской воды, шум ветра, огни рыбачьих шхун в открытом море – словно огромные морские звери, повисшие во мраке.
«Подумай о нас, доченька, – говорит мать. – Она единственная дочь родной сестры твоего отца. Это родная кровь. От этого никуда не денешься». Чтобы успокоить ее, я пообещала, что займусь этим.
«Вот только сдам экзамены, тогда у меня будет больше времени».
Я солгала. Я знала, что пальцем не пошевелю ради Пак Хва. Пусть тетя нанимает частного детектива, могу дать ей телефон моего сталкера, если она захочет. Не помню, сказала ли я это матери, а она потом передала тете, но после этого между нами пролегла «пропасть непонимания», и я обрела покой. Через некоторое время я узнала, что Пак Хва вернулась домой. Отец дал ей пощечину, мать на нее наорала, потом они оба ее простили, и все снова стало как было. Вот так и получаются малолетние преступницы и падшие женщины. Еще одна аксиома.
Тогда-то я и поняла, что происходит в моей жизни; до сих пор я об этом по-настоящему никогда не размышляла, – до какой степени у меня все странно, невероятно. Не знаю, случайность ли это, или я увидела нечто вроде сна наяву. Когда я теперь об этом думаю, мне кажется, что было специально предназначено, чтобы свершилась эта история, что я выступила в ней как бы в роли посланца высших, небесных сил, и что после этого мне уже никогда не быть такой, как раньше. Вот, это моя последняя история, и я расскажу ее Саломее, пока еще не слишком поздно. Я сочиню ее, чтобы она знала, что была единственным человеком в моей жизни, который значил для меня очень много, больше, чем родители, больше, чем сможет когда-либо значить Фредерик, единственным из миллионов и миллионов человеческих существ, живущих в этом городе, в Сеуле, со всеми его районами, со всеми домами, улицами и дорогами, мостами и туннелями, с его великой рекой Ханган, видевшей столько войн, преступлений и страстей, чьи желто-зеленые воды бегут и бегут вниз, к морю, смешиваются с грязными водами океана и никогда не возвращаются вспять.
На ту сторону по мосту из радуги.
История, рассказанная Саломее в больнице «Северанс»
Апрель 2017 года
Это – реальная история, единственная реальная история из тех, что я рассказывала. Я не хочу сказать, что другие истории, которые я рассказывала Саломее, чтобы облегчить ее боль, были сплошной выдумкой, но я их обрабатывала, чтобы они ей понравились, добавляла слова, где помягче, где пожестче, чтобы ей было понятно, что все это происходит в мире, которого она не знает, в мире, где всё находится в движении, где можно почувствовать жар солнца, холод зимнего ветра, дождь, снег. В мире жестоком и эгоистичном, которому до нее нет никакого дела. В мире, который не будет скучать по ней, когда она умрет.
Однажды ранним воскресным утром малышка Наоми вышла из квартиры своей матери на тринадцатом этаже корпуса Б жилого комплекса Чонно и спустилась вниз. Перед зданием был устроен маленький продолговатый сквер, усаженный по бокам деревьями. У подножия одного дерева – магнолии, которая зимой никогда не сбрасывает листья, Наоми заметила в снегу неподвижный дрожащий комок коричневых перьев: это была птица, казалось, что она спит. Девочка подошла ближе, и тут птица раскрыла клюв и крикнула: «Пяк-пяк!» Наоми присела на корточки, чтобы лучше разглядеть ее, и спросила: «Что же с тобой случилось? Ты заблудилась?» В ответ птица снова пронзительно прокричала: «Пяк-пяк!» При этом она била крыльями, а перья у нее на шейке вставали дыбом. Наоми постояла немного рядом, но когда она решила продолжить свой путь, птица вскочила и бросилась ей в ноги. Задирая вверх голову, трепеща крыльями и крича свое: «Пяк!», она словно говорила: «Возьми меня с собой!» Наоми подумала, что, если оставить птицу здесь, местные кошки сожрут ее в один присест. Тогда она взяла птицу на руки, та не сопротивлялась, держась лапками за пальцы Наоми, будто это были не пальцы вовсе, а ветки дерева, и впившись ей в кожу своими коготками. Наоми поднялась обратно в квартиру. Матери дома не было, и, не зная, куда деть свою находку, она постелила в раковину полотенце и посадила птицу на него. Она дала ей попить, сначала из стакана для чистки зубов, но у той ничего не получилось, тогда Наоми налила воды в ладошку, и птица быстро выпила все до капли. Должно быть, прошло уже немало времени с того момента, как она упала с дерева и ничего не пила и не ела. В теплой квартире птица заметно ожила, она встряхивала перьями, била крыльями. Наоми заметила, что крылья у нее были чудесного голубого цвета с каймой из черных перышек. Ничего красивее Наоми в жизни не видела. Вскоре вернулась старая Хана и, увидев птицу, воскликнула: «Да это же сойка! Лесная сойка!» Так Наоми и назвала птицу – Сойка, просто Сойка. Хана сказала, что она, скорее всего, умрет, потому что, когда птенец выпадает из гнезда, мама больше не может кормить его. «А что она ест?» Хана ответила, что она ест всего понемногу, но главным образом – насекомых и гусениц, которых находит в лесу на деревьях. К счастью, Хана выросла на море и знала, где найти червей для рыбалки. Она отвела Наоми на рынок Намдемун, рядом с вокзалом, потому что там есть много мелких лавчонок, где продается наживка для тех, кто отправляется на рыбалку, и они купили целый мешок опарышей. Наоми стала кормить Сойку при помощи деревянных палочек: она подносила червячка ей к самому клюву, и та его хватала и проглатывала. После этого птица топорщила крылышки от удовольствия и с громким криком «Пяк!» снова широко раскрывала клюв, требуя новой порции. Следующая неделя стала для Наоми и старой Ханы сплошной радостью. Они по очереди кормили Сойку, разговаривали с ней, убирали за ней помет. Наоми заметила, что Сойка любит делать свои дела на бумагу, и Хана принесла откуда-то много старых газет и даже подержанных книг. Вначале они попытались сажать Сойку на ночь в клетку, но той это не понравилось, как только ее запирали, она начинала отчаянно кричать свое «Пяк!», и Наоми приходилось брать ее на руки. Теперь они не расставались. Куда бы Наоми ни шла, Сойка следовала за ней – даже в ванную и в туалет. Хана объясняла это так: «Ты – первая, кого она увидела, выпав из гнезда, вот она и решила, что ты ее мама».
