И я могла бы сочинить хороший конец, который все расставил бы по своим местам, придумать какую-нибудь хитрость, которая спасла бы меня, и я осталась бы в живых. А раз я могу придумать какой-то конец, представить себе, как я убегаю от этого человека в огромных лаковых ботинках и маленькой, словно приклеенной к голове шляпке а-ля Маверик, который гонится за мной механической походкой, значит, я хозяйка положения, и оно, это положение, может еще измениться, и все прекратится, растает, как в ночном кошмаре, рассеивающемся в одно мгновение при первых лучах утреннего солнца. Да, так и есть, все это сон. Я – персонаж собственного сновидения и в то же время смотрю на себя со стороны, вижу, как делаю что-то, как иду, размахиваю руками, прижимаю к боку висящую на плече сумку, незаметно поворачиваю голову, чтобы поймать в витрине отражение сталкера, считаю шаги, раз-два, раз-два, раз-два, прибавляю скорости, раз-два, раз-два-три – как дети, которые, чтобы бежать быстрее, начинают подпрыгивать, при этой мысли я даже улыбаюсь. Подойдя к выходу четыре, я немного медлю: может, лучше пройти дальше до шестого, и перейти на ту сторону? Я тогда могла бы пробежать между машинами, воспользоваться уличной суетой, которая царит по вечерам на Чамсиле, и улизнуть. Но все это было ни к чему. Завтра или послезавтра – да, но не сегодня. Я ведь переехала совсем далеко, на другой конец города, к самой станции «Орюдон», и все оказалось зря. Я была уверена, что он выследил меня и там, шел за мной под Бруклинским мостом, мимо ресторанов, специализирующихся на блюдах из свинины, видел, как я входила в дом, стоял внизу, на тротуаре, дожидаясь, пока не зажжется окно моей комнаты. Потом с удовлетворением закуривал сигарету и, не двигаясь с места, докуривал до конца. А я-то думала, что все это уже далеко позади, что с этим покончено и мне ничего не грозит.
Теперь я уже испытывала, как мне казалось, не страх, а злость. Это она заставляла бешено колотиться мое сердце, из-за нее тяжело вздымалась грудь. Как я могла быть такой наивной? Неужели я и правда ничего не смыслю в жизни? Неужели все, что я пережила, – злобные нападки сестры, пренебрежение со стороны тети, одиночество, а главное – нищета, когда нечего есть, кроме горсти риса с кимчхи, нечего пить, кроме тепловатой воды из-под крана, – было нужно только для того, чтобы теперь стать добычей этого хищника, чтобы закончить свои дни разрезанной на куски и засунутой в черный полиэтиленовый мешок, перевязанный веревкой и выброшенный в реку Ханган? Эти мысли крутились у меня в голове, пока я поднималась по ступенькам, ведущим на улицу, и потом, пока шагала по тротуару среди прохожих к большому светлому зданию, похожему на стоящий у причала корабль.
И тут я вдруг поняла, что позади меня больше нет сталкера. Его не было видно ни в зеркалах заднего вида припаркованных у тротуара машин, ни в витринах магазинов. Шагов его я слышать не могла из-за оглушительного уличного шума, рева автомобильных моторов, пронзительного рычания несшихся посредине мостовой автобусов, музыки, гремевшей из баров и магазинов, торгующих телефонами или косметикой, громкоговорителей, зазывал на порогах разных заведений. В какой-то миг через дорогу ко мне вдруг перебежала женщина, одетая в белое платье – то ли как у медсестер, то ли свадебное, она выглядела молодо, но, оказавшись ближе, я увидела, что у нее изможденное, морщинистое лицо, а из-под шапочки выбивались растрепанные волосы с густой проседью, кроме того, на ней была медицинская маска. Подбежав ко мне, она стала что-то кричать, я не поняла, посторонилась, чтобы дать ей пройти, она посмотрела на меня и повторила: «Спид! Спид!» Прохожие обходили ее как зачумленную.
Обернувшись – не для того, чтобы проследить за ней, а лишь воспользовавшись этим предлогом, – я убедилась, что сталкер и правда исчез. Я остановилась, чтобы перевести дух, и за это время в голове у меня пронеслось несколько мыслей: «А что, если я ошиблась?», или: «Может, ему встретился на пути полицейский, и он испугался, что я на него заявлю?», или еще: «Сегодня еще не тот день. Он, как небесные драконы, ждет своего дня. Он объявится лишь тогда, когда придет его час. Но когда это будет? Когда он решит, что пришел его день? Почему завтра, а не сегодня? Почему здесь, в Чамсиле, а не в Орюдоне или не на улице, где живет Саломея?»
Прямо передо мной – вход в здание, мне остается сделать несколько шагов и толкнуть вращающуюся дверь. Но что-то останавливает меня от этого. Я не сразу понимаю, что происходит, затем вижу руку, удерживающую меня за плечо, и другую – крепкую, толстую, как древесный сук. Я не могу ни закричать, ни пошевельнуться. Ноги у меня дрожат, сердце колотится как бешеное, мне не вздохнуть. Сталкер здесь, за спиной, это он удерживает меня. Я слышу его голос, но не понимаю, что он говорит. Спокойные слова, произнесенные на одном дыхании. «Не входите, не идите туда, это ловушка, внутри вас кто-то ждет, ждет, чтобы причинить вам зло». Перед зданием – никого, по ту сторону двери – тоже. В холле полумрак, сквозь тонированное стекло лампы на потолке кажутся звездами с четырьмя лучами. Я вижу двери лифтов, мне – туда, на двенадцатый этаж, где назначена встреча. Голос у меня в ушах повторяет: «Не входите, это ловушка, вы рискуете жизнью». Мне удается разжать руку мужчины и выскользнуть из его объятий. Я отталкиваю его: «Кто вы такой? Что вам надо?» Он выпустил меня, отступил назад на два шага, против света его лица не видно, и я узнаю только клетчатую шляпку, костюм. Он ниже, чем казался мне раньше, и не такой плотный. Я не знаю, улыбается ли он, как это бывало прежде. От него пахнет сигаретами, алкоголем. Этот запах успокаивает меня. «Откуда вы знаете?» Я больше не боюсь его, он – такой же человек, как и все. И шляпка у него смешная. «Кто вы? Как вас зовут?»
Он отвечает не сразу. Твердит одно и то же: «Не идите туда, там вас ждут, вы подвергаетесь серьезной опасности». Я не желаю слышать этого. Кричу: «Вы сами – опасность, вы уже несколько месяцев следите за мной, кто вы такой?» Он отвечает как ни в чем не бывало: «Это моя работа – следить за вами, меня наняли, чтобы я вас охранял». И снова повторяет ту свою фразу, теперь она звучит несколько напыщенно, так как я не желаю его понимать: «В здании вас ждут, кто-то хочет причинить вам зло, вас убьют». Теперь я стою рядом с дверью. Заглядываю внутрь, пустой и темный вестибюль словно отталкивает меня, я не хочу туда входить. «Кто вам заплатил? Кто просил охранять? Я не верю вам». И тут понимаю. Единственный человек, кто мог это сделать, кому все обо мне известно, у кого есть деньги и власть плюс воображение, это она, калека в кресле-каталке, она воспользовалась услугами Фредерика Пака, она все устроила, все организовала из своей желтой гостиной, с другого конца города. Это так нелепо, что я не могу удержаться от смеха, вернее от усмешки. «Ну ладно, тогда идите, отчитайтесь перед этим человеком, расскажите как все произошло. Как вы преследовали меня в метро, как помешали пойти на назначенную встречу, как спасли мне жизнь!»
Я поворачиваюсь к нему спиной и ухожу, не оглядываясь, шагаю по широкому проспекту к Чамсилю и не сразу понимаю, что прохожу мимо входа в христианскую церковь, мимо широкой двустворчатой двери с неоновой вывеской над ней, мимо той самой церкви, где когда-то начинала свою певческую карьеру Наби, это было давным-давно, думаю, я тогда только еще приехала в этот огромный город Сеул и бегала в книжный магазинчик в Чонногу полистать в подвальчике японские детективы, а главное – книги китаянки Дянь, которая пишет свои романы для наивных провинциальных девчонок всего мира. Там я повстречалась с Фредериком Паком. Я подумала, что Саломея наверняка наняла сталкера, чтобы я потом рассказала ей, как страшно мне было, когда за мной следил какой-то незнакомец. А еще я подумала, что она никогда не узнает конца истории про воннаби-убийцу, хотя бы потому, что нанятый ею ангел-хранитель помешал мне войти туда, где меня ждал настоящий убийца. Ну что же, тем хуже для нее!
