– Я лучше не буду задерживать тебя, – сказала я.
Он принял мое приглашение слишком живо. С регби и стаканом пива он, казалось, вполне наслаждается жизнью без меня.
– Я думаю, после двадцати двух лет для мужчины естественно предпочесть регби, – сказала я, закрывая ноутбук.
Это был плохой признак. Я говорила сама с собой. Затем я вспомнила слова Джона о чтении сказок котятам. Один звук человеческого голоса может принести пользу. Поэтому я обратилась к невидимому жильцу, притаившемуся под кроватью.
– Боже, Боно, у меня болят колени. Ты поэтому вытворяешь все эти арабески задней лапой? У тебя артрит или что-то в этом роде? Как ты думаешь, ты бы смог когда-нибудь полюбить меня? Я не ем котов, ты же знаешь. Кроме того, мы оба уже не первой молодости. Кстати, неплохо бы тебе время от времени ходить по-большому. Что ты об этом думаешь, Боно?
Мне никто не ответил. Я закрыла глаза и попыталась настроиться на психологическую волну своего пушистого сожителя. Слова в моей голове прозвучали громко и отчетливо: «Ты сошла с ума!»
Когда начало темнеть, я пошла в бар неподалеку, где сидела приятная компания, поглощенная баскетбольным матчем, который шел по телевизору над головой бармена. Время от времени они разражались радостными криками. Хотя я и пыталась понять регби ради нашего брака, радость от спорта остается для меня загадкой. Я ценю красивые молодые тела атлетов и дисциплину, которая нужна, чтобы их приобрести, но, в какую бы игру они ни играли, это всего лишь стилизованная война. Я взглянула на напряженные лица, улыбающиеся за кружкой пива, – и почувствовала себя глубоко одинокой.
Позже, вернувшись в квартиру, я заперла все замки на входной двери. Убедившись, что я надежно закрылась от мира, я проверила окна. К моему ужасу, замок на окне над моей кроватью был совершенно сломан. Все то время, что мы с Лидией прожили здесь, кто-то мог взобраться по пожарной лестнице и попасть в квартиру.
Звонить Теду или кому-то еще в агентстве недвижимости было бессмысленно. В это время мне ответит только автоответчик. Филипп уже, наверное, быстро заснул с Джоной в коленях. Да и что он мог поделать на таком расстоянии? Звонок копам в такой ситуации будет выглядеть мелодраматичным. Обратиться мне было не к кому. Ежась от страха, я задернула шторы, выключила свет и забралась в кровать. Благодаря огням города, пробивавшимся сквозь фиолетовые шторы, ночью в нашей квартире наступал максимум фиолетовый сумрак. Я натянула на голову одеяло Лидии, обняла подушку и почувствовала сильное желание оказаться дома, перед камином.
Я мечтала о том, чтобы сон перенес меня в более дружелюбное и безопасное место, как вдруг что-то прыгнуло на кровать. Замерев от ужаса, я боролась с желанием закричать.
Еще через мгновение, к своему облегчению, я увидела, как маленькая черная кисточка на львином хвосте опустилась на покрывало, и Боно стал устраивать гнездышко у моих ног.
Глава 21
Одна, но не в одиночестве
Кошка видит красоту в каждом дне
На следующее утро я проснулась с помпоном на лице. Протерев глаза, я рассмотрела, что это не помпон, а пушистый кончик хвоста Боно. Он свернулся на подушке рядом со мной. Его совиные глаза сверлили меня немигающим взглядом.
Подавляя желание кричать от радости и заключать его в свои благодарные объятия, я снова закрыла глаза и притворилась спящей. Мне показалось, что прошло несколько жизней, прежде чем я почувствовала, как что-то лениво пощекотало мой нос. С помощью хвоста Боно подавал мне сигнал о том, что пора просыпаться.
Как бы мне ни хотелось протянуть руку и провести ею по его косматой гриве, кот ясно дал понять, какой будет динамика наших отношений. Он был рок-звездой, а я – скромной поклонницей.
– Доброе утро, сэр, – произнесла я. – И давно вы уже так сидите?
Он моргнул и наклонил голову – я уже видела, как он делал так, желая привлечь внимание Лидии. Улыбаясь, я медленно подняла руку, чтобы почесать его лоб указательным пальцем – любой другой жест был бы слишком навязчивым. Было сложно не заметить, насколько плоской и широкой была его голова по сравнению с головой Джоны.
Когда Боно поднял подбородок и позволил мне погладить его тощую шею, я услышала то, чего ни разу не слышала до этого, – легкое, но четко различимое мурлыканье. По сравнению с горловым урчанием Джоны это был мелодичный звон музыкальной шкатулки.
Не задумываясь, я села и протянула руку, чтобы погладить его по спине.
Его шерсть была тусклой и жесткой. Добавление свежей рыбы и курицы к его диете мало помогло улучшить состояние его шубки. Боно спрыгнул с кровати и упорхнул в укрытие под матрасом.
Хотя мне и не хватало Лидии, кажется, ее отсутствие позволило Боно попытаться предложить мне лапу дружбы. В последующие дни я обнаружила, что смотреть на город глазами, не затуманенными чужими желаниями и впечатлениями, может быть намного легче.
Бродя по улицам Нью-Йорка, я заново знакомилась с женщиной, которую не знала десятки лет. Она была старше и менее наивной, чем в прошлый раз, когда мы проводили время вместе. Я не возражала против ее компании и узнала о ней то, что уже успела подзабыть.
На поле подсолнухов всегда есть один цветок, который смотрит не в том направлении, в котором смотрят остальные, – не сопротивляясь группе, а имея другой угол восприятия. Это о ней.
Она была тем человеком, за которым не в меру ретивый охранник магазина непременно начал бы следить, потому что ее не волнует, как она выглядит. Она бесцельно бродит по магазину, задумавшись о своем, что охранник расценил бы как подозрительное поведение. Увидев, что она опускает руку в карман, он бы подошел и спросил, не нужно ли ей помочь. Однако в этом не было бы никакого смысла, потому что, если он только не намеревался обсудить образование облаков в утренний час или не считал, что они напоминают обнаженные фигуры с полотен Энгра, он не смог бы заинтересовать ее.
Когда люди набиваются в автобус или поезд, с ней рядом обычно садятся в последнюю очередь. Почему так – непонятно; возможно, из-за ее размеров или отстраненного выражения лица. Возможно, на ее лице написано неприятие. Хотя она и уделяет внимание своей одежде, ей иногда кажется, что ее принимают за уличную попрошайку. Ей все равно – она считает, что бездомные заслуживают больше уважения, чем им достается.
Она также из тех людей, которые всегда путают места в кинотеатре. У нее не раз случались инциденты с другими негодующими посетителями, требующими, чтобы она пересела. Если другие посетители были достаточно спокойными, чтобы проверить билеты, то обычно обнаруживалось, что она сидит там, где нужно, – но если они настаивали, то она уступала.
Она знакома с горем не понаслышке. Раны на ее сердце не заживают, но они не уродуют ее. Через них в ее сердце входят другие, желающие излить свои печали. Разделить грусть других людей – близких друзей или читателей с другого конца света – является для нее одной из величайших привилегий.
