Как я мог быть таким наивным, чтобы решить, будто до моего солнца можно дойти пешком? У меня не осталось даже напоминания. Размышляя об этом, я прошел мимо полуоткрытой калитки в ограде, плотно обсаженной низенькими елочками. Оттуда доносились ритмичные звуки, похожие за чавканье. Я задержался, колеблясь, не попробовать ли обратиться к хозяевам. Но решил не испытывать судьбу и потопал дальше. Вскоре поселок кончился. Дорога забирала налево и разрезала широкое поле, облизанное светом луны. Никакой реки не было видно. Нужно возвращаться.
Не понимая, как можно не заметить большую воду, я крутил головой по сторонам. Силуэты домов съедали горизонт, не давали заглянуть далеко. В конце концов я снова оказался у забора с приоткрытой калиткой.
– Доброй ночи! – крикнул я во двор, но ритмичный звук не стих. Я осторожно заглянул за елки: там не было ничего примечательного. Двор обычной хаты. Черные окна, шифер, закрытая деревянная дверь. Ржавый велосипед под навесом. Звуки доносились откуда-то сзади и как будто снизу. Глядя под ноги, чтобы не попасть в очередной расставленный капкан, я обошел домик и охнул.
За ним, под живописной кручей, блестело шоссе широченной реки. От черного течения исходила такая мощь и такая красота, что непонятно становилось, почему современные люди решили, будто их предки селились на берегах рек только потому, что так им проще было путешествовать. Пространство тут имело другое устройство, и суть была не только в красоте, в этих созданных природой величественных ритмах. Само бытие тут было иным. На берегу огромного движущегося зеркала можно было прожить жизнь, альтернативную предопределенной. Потому что линии судьбы расходились, отражаясь от речной поверхности.
Вниз, к воде, вела деревянная лестница, ее перила качались под моей рукой. На песке под сосной, рядом с ведрами и рыбацкой сеткой, была разложена надувная лодка. Спустившись ниже, я понял, что чавканье рождается именно тут: человек нажимал ногой на резиновую помпу, закачивая в наполовину надутую лодку воздух. Когда я сошел на берег, человек поднял голову и поприветствовал меня, поднеся пальцы к полям кожаного стетсона.
– Вы все время задаете не тот вопрос! – крикнул Самуэль мне навстречу. Он распрямился и подпер поясницу руками. Его дыхание сбилось от физических усилий. Я подошел еще ближе, и он сказал уже тише, дружеским тоном:
– Вы спрашиваете: «За что мне это?», «За что, за что?», «За что так с Иовом?», «Он же был непорочным, справедливым, богобоязненным и уклонялся от зла!»
Меня сейчас интересовал совсем другой вопрос. Не в силах дождаться, пока он закончит, я перебил:
– Кто вы, Самуэль? Или лучше вас называть Пастухом? Или Геологом? – Я стоял в двух шагах от него, не представляя, каковы его намерения. – На земле, по которой вы ходите, есть древнее предание о Боге, который, воплотившись в бродягу, ходит по деревням, чтобы узнать, как живут люди. Но как по мне, на воплощение абсолютного добра вы не тянете.
– А ловушка в следующем: на вопрос «за что?» ответить невозможно, – продолжил он, в своей обычной манере не обращая внимания на реплики собеседника, которые показались ему никчемными. – Спрашивать надо не «за что?». Спрашивать надо «для чего?».
Он отступил от насоса, как бы приглашая меня помочь накачать лодку. Но я, не сдвинувшись с места, повысил голос:
– Я бы допустил, что вы такое же недоразумение, как Семен Цапля. Только более сведущи в законах вселенной. Но я до сих пор не могу понять, как я попал в бункер и как вышел из него. К тому же – генератор на камнях. Откуда такие технологии? Как это возможно? Вы сатана? Инопланетянин?
Он подтолкнул насос ко мне, вздохнув так глубоко, словно я был придурковатым ребенком, который в сотый раз спрашивает, как правильно: «отец» или «папа». Возможно, я и был таким придурковатым ребенком, потому что он уже дал мне ответы в «Отце Дождя».
– У меня ноги устали. Подкачай ты, – попросил он таким тоном, каким немощный старик дает задание внуку наколоть дров.
Я давно заметил, что характер во мне просыпается в самые неподходящие моменты. И это был один из них. Я остался стоять, сжав зубы.
– Дурак ты. Это же твоя лодка! – сказал он с подколкой в голосе. – Ты же на ней поплывешь!
Мне стало стыдно, я быстро перекинул клапан помпы на другую камеру и начал качать. Резина задвигалась, наполняясь объемом. Самуэль же продолжал вещать:
– И вот на вопрос «для чего?» ответить может любой. Любой, кто спрашивал. Сам себя. Надо только подождать немного, чтобы дошло.
На минуту я остановился и подал голос:
– Неудобно жить в мире, где наверху нет ни добра, ни зла. Ни воздаяния, ни милосердия. Только математика последствий. Алгоритм, как вы говорите. Наверное, Ницше это первым и понял. Потому и соврал, что на чердаке пусто.
– И что касается Второго пришествия… – Самуэль повернулся ко мне спиной и уставился на реку. Потом подобрал с песка плоский камешек и швырнул его в темноту. Вода заговорила всплесками. – Света Пшенка была не права. Сотворив пару чудес перед камерой, любой без труда стал бы обладателем youtube-канала со ста миллионами подписчиков. И для распространения Слова это было бы не хуже, чем странствия по Галилее с учениками. Если бы! Если бы задачей было только оставить учение!
– А смысл в другом?
– Да неужели кто-то на Земле не знает, что хорошо, а что – плохо? Разве все уже не сказано сто раз? Разве этому не учат родители своих детей в первые годы жизни?
Он присел на деревянный ящик рядом с лодкой, сбросив с нее черную паутину рыбацкой сетки, разложенной на просушку. Пощупал воздушный клапан на боковине лодки, зажимая его покрепче. Прислушался к чавканью помпы. Продолжил:
– Что про галилеянина только ни понапридумывали! «Искупительная жертва!» Четвертый век, Константинополь, второй Вселенский собор. Это когда Феодосию Флавию надо было подчистить ариан. «Искупительная жертва»! Как будто весь Новый Завет не про то, что небесам человеческие жертвоприношения не нужны.
– Так что же тогда должен был совершить мессия?
Он скривился при слове «мессия» так, как будто был учителем иврита и заметил, что ученик в трех слогах сделал три ошибки в правописании и две в семантике.
– Сын человеческий ходил среди людей, говорил о добре. И всем было понятно, что учит он добру. «Не убей», «не лги в суде», «не бери чужого». И как с ним поступили? Вот задумайся, что из сказанного и сделанного галилеянином требовало наказания? Бичевания? Распятия? И если бы из этой истории требовалось сделать вывод про людей? Про их доброту? Про состояние их культуры и цивилизованности? Какие выводы можно сделать из осуждения Нероном твоего любимчика Сенеки? Который жил примерно тогда же и говорил примерно то же самое? Ты знаешь, как Сенека умирал?
Я молчал, пытаясь осознать сказанное. Ковбой продолжил:
– Посмотри на эту ситуацию не с точки зрения «за что?». Посмотри через призму «для чего?».
