Дама развесила мою влажную одежду по старинным латунным батареям – костюм высохнет быстро. Сама же просто расстегнула воротник. Шея ее оголилась, и я избегал на нее смотреть. Девушка присела рядом со мной на кровать и заглянула в книгу. Атлас был открыт на странице с рассказом о Небесном Покемоне – в той части, где властитель «снежных хранилищ и сокровищниц града», Господь из бури, спрашивал у Иова, способен ли он «разрешить узы» созвездия Орион.
– Ты знаешь, что ночь – очень редкое явление в космосе? – спросила она.
Я закрыл книгу и усмехнулся.
– Как по мне, так это «редкое явление» слегка затянулось.
– Ситуация, когда с планеты видно черное небо и россыпь звезд, в большинстве звездных систем невозможна или возможна лишь сезонно.
Я хотел спросить, откуда она это узнала, не из пересказа ли «Звездных войн» в местном кинотеатре, но прикусил язык. Настроение было слишком хрупким, чтобы уничтожать его иронией.
– Наша ночь возникла только из-за того, что Солнце отдалено от центра Галактики плотным облаком пыли, которое не пропускает свет. Иначе бы оно сияло постоянно. У меня был хороший репетитор по астрономии.
– Тут учили астрономии и после того, как газеты начали писать про невров и андрофагов? – удивился я.
– Репетитор у меня был еще до того, как наступила Тьма, – мягко ответила девушка. – Но астрономия у нас никогда не выходила из обращения.
Повисла пауза, и, чтобы ее заполнить, я достал из ящика стола маски, собираясь рассмешить ее ерничаньем над мессиджами, которые отель посылает гостям.
– Тогда, ребенком, я думала: какие мы, люди, счастливые. У нас есть ночь. Романтичная тьма. Время для свиданий. Время для любви.
– Но оказалось, что ночь – совсем не оптимальное время для свиданий, – продолжил я, думая о своем. – По крайней мере, для близких людей. Ночью глаза замечают гораздо меньше. Ночью не видишь любимого, а выдумываешь его. Игра в прятки. Хлеб для фантазий. День – время для любви. Днем и только днем человек по-настоящему гол. Днем он выглядит таким, каким его создали. Со всеми недостатками. Со всеми веснушками и пятнами на коже.
Пауза, установившаяся после этого диалога, стала еще глубже – из такой не выберешься с помощью шуток о масках. Она взяла меня за руку и вывела на середину номера. Подошла к своему пальто и вернулась с маленькой портативной колонкой. Нажала кнопку – в комнате негромко запульсировала торжественная мелодия. Похожая на немного переделанное вступление к советскому Шерлоку Холмсу.
– Вот так звучит интродукция, под которую нам предстоит двигаться. – Дама Карнавала взяла меня за руки и сделала несколько движений.
Я повторял ее шаги, и выглядело это наше переступание очень неуклюже и скованно. Как портрет принцессы Леи под приглашением на лекцию о благородстве космической аристократии. Я положил руки ей на талию, и это еще больше нас смутило. Так, наверное, танцевали бы два башенных крана, если бы им довелось сцепиться. То, что она была выше меня на полголовы, а также стук деревянных башмаков, сопровождавший каждое наше движение, добавляло неловкости. И тут мелодия закончилась, и я вздохнул с облегчением. Через секундную паузу автоматически включился следующий трек – номер наполнился простыми гитарными аккордами. Такая нехитрая мелодия. Которую я узнал сразу. Это было как удар под дых. Потом вступил голос. Он будто не пел, а говорил. Обращаясь к кому-то очень близкому:
Wake from your sleep
The drying on your tears, today we escape, we escape
[37].
Мы стояли, не отпуская руки друг друга.
– Ты спрашивала, куда я иду, – сказал я внезапно охрипшим голосом. – Когда стемнело, моя любимая была в Покхаре, в Непале. Она поднялась наверх, на гору, чтобы встретить рассвет. Который не наступил. Я потерял ее и должен найти.
А Том Йорк в это время просил меня дышать, продолжать дышать, как бы ни захватывало дыхание от этой песни, под которую я когда-то кружился по комнате с другой. С такими же ямочками. Дама Карнавала сбросила эти ужасные деревянные башмаки и стала совсем маленькой. Она положила мне руки на плечи, но мы не двигались, а стоя слушали музыку.
– Ты понимаешь, что ты ее не найдешь? – спросила она.
Я покачал головой, и это могло означать как несогласие с мыслью, будто мое путешествие бесполезно, так и понимание того, что я никогда не найду ту, кого потерял.
– Я ее обидел, – с трудом выдавил я, едва справляясь с собственным дыханием. – Она уехала путешествовать. Я был уверен, что мы помиримся.
– И зачем ты идешь, если понимаешь, что никогда ее не найдешь?
А в песне грохнули барабаны, голос запел крещендо:
And you can laugh
A spineless laugh
We hope your rules and wisdom choke you
[38].
– Потому что она – моя единственная, – ответил я и больше уже не мог говорить.
Дама Карнавала обняла меня, а я спрятал невидящие глаза ей в волосы. Мы стояли так, раскачиваясь в такт разрывающему душу финалу:
Now we are one in everlasting peace
[39].
– Тогда я тоже тебе скажу. – Она оторвалась от меня и вытерла глаза. – Сегодня после нашего танца тебя должны казнить. Как сделали со всеми предыдущими Кавалерами Карнавала.
– Казнить? За что? – не поверил я.
Она выскользнула из моих объятий и заговорила быстро, как на исповеди:
– Карнавал – мужского рода, и никакого Кавалера у него, конечно, быть не может. Но ему необходима человеческая жертва. Как они говорят: «чтобы не высох уголь». После танца мы должны остановиться на деревянном люке. Палач накинет тебе петлю на шею, я сделаю два шага вправо, и люк раскроется. Тело провисит над бездной до конца бала, а потом веревку с Кавалером спустят вниз, в канализацию.
– Я видел прошлых Кавалеров, – дошло до меня. – Их тела и вправду разбросаны в топком месте. Но… – Я всмотрелся в ее глаза. – Как ты на такое согласилась?
– Я – Пшенка. Мы из Гильдии энергетиков. Дед был шахтером, прадед – угольщиком. Родители отвечают за эмиссию. Майнят цинк. Я не аристократка. Я из третьего сословия. Пшенка – очень простая фамилия. Над нами смеются. И наших денег не хватает, чтобы этот смех остановить. Воловичи согласились породниться с нами. Но только после того, как я стану Дамой Карнавала. Это дает наивысший статус и переход в первое сословие.
