Никакой тропы у насыпи, конечно, не было. Возле второстепенной железнодорожной ветки, которая пронизывала юг, связывая полустанок с заброшенным райцентром, вряд ли могли образоваться населенные пункты, чьи жители сновали бы вдоль путей. Как подсказывала карта, Город Света, Мекка нового времени, стоял там, где во времена БССР находился городок, отмеченный пустым кольцом. Четвертая степень убывания значимости, после крупного силуэта с обозначением улиц, двойного колеса и кружочка, заштрихованного внутри.
Местами ноги увязали в земле, и приходилось выбираться на шпалы. Местами прямо к железнодорожному полотну подходил лес, и колючие еловые лапы норовили уцепиться за мое пальто. На ходу я заметил, что некоторые секции рельсов отремонтированы – под ними лежали свежие шпалы: наверное, железнодорожникам после восстановления движения угольного каравана пришлось реставрировать не только паровоз. Рядом с проселочными дорогами, у проржавевших шлагбаумов, попадались домики железнодорожников. Построенные из кирпича, с целыми, невыбитыми стеклами в окнах, они обещали и постель, и какую-то пищу. И я уже было решился, что остановлюсь в одном из них во время своего следующего сна.
Идти без рюкзака было легко, я отгонял тяжелые мысли о последствиях утраты имущества, напевая песни, какие был в силах вспомнить. Подбирал и бросал камешки вперед. И, в следующий раз подняв голову, чтобы оглядеться, я остолбенел, обнаружив новое небесное явление, которого мы, все человечество, двуногие жители тьмы, уже и не мечтали дождаться.
Там, за холмом, в который упирались рельсы, выразительный и бесспорный, тлел розовый рассвет. Нет, пока еще было далеко до голубого неба и алого сияния вокруг солнечного блина, что выкатывается из-за горизонта. Но горизонт был очерчен совершенно ясным, контрастирующим с чернильной бездной небосвода сиянием. Я закрыл глаза и постоял так несколько минут. Раскрыл глаза. Свет не исчез. Тогда я повернулся спиной и досчитал до ста. Обернулся. Рассвет все еще был там. Все тело несильными разрядами тока стала жалить радостная дрожь. Я развернул карту и щелкнул налобником. Все сходилось: нарисованный частокол железной дороги указывал на юго-восток. Рассвет должен был начаться с той стороны.
И тогда, одурев от радости, я побежал. Глаз фиксировал, как постепенно растет розоватая лента над землей, как там, в стороне сияния, начинают блекнуть и выключаться звезды, и вот уже нижние лапы космического покемона стали куда менее яркими. Я бежал, и бежать было легко, бег казался самой совершенной формой выражения радости. Заложенным в самую суть человека танцем счастья. Когда дыхание кончалось, я переходил на шаг и чувствовал, как со скоростью дискотечного стробоскопа колотится сердце, а легкие распирают ребра, как пар в котле перегретого локомотива. Но я не останавливался, не останавливался, потому что меня переполняло ощущение, что этот волшебный рассвет будет длиться до тех пор, пока я – я один – буду верить в его реальность. И я уже не обращал внимания на то, что рассвет, настоящий рассвет, если бы он начался, уже давно залил бы оранжевым все небо. Может, из этой ночи можно только убежать, думал я. Может, есть такие рассветы, до которых можно только самому дотянуться, говорил я себе. И продолжал переставлять ноги. Продолжал двигаться вперед. Голова уже все понимала – и про направление железнодорожных рельсов, которое не могло так буквально совпадать с точкой восхода солнца, и про название места, к которому я спешил, и про подозрительно узкий диаметр «солнечного» сияния, но ноги все еще отталкивали землю, все еще несли тело вперед.
И только когда, запыхавшийся и обессиленный, чумазый от растертой по лицу угольной пыли и пота, я наконец ясно рассмотрел городскую стену и отдельные строения Города Света, я понял, что чуда явления солнца еще придется подождать. Интересно, сколько людей до меня так же бежали к рассвету? Сколько разочарованных сердец сжалось, осознав техногенный характер розовой зари?
Когда исчезла надежда, тело вернуло себе настоящий вес. Я цеплялся ботинками за шпалы, еле-еле переставляя ноги в сторону мегаполиса – едва ли не единственного крупного поселения, не рассыпавшегося на более мелкие города-государства. Обладающего неповторимой иллюминацией.
Выйдя из-за пролеска, я заметил тянувшуюся сквозь пригорки гирлянду, состоящую из медленно движущихся световых точек. Было похоже на шоссе, по которому машины ползут со скоростью гусениц. Так выглядели подходы к Городу Света. Я шел по железной дороге и потому имел роскошь уединения. Если бы двигался по асфальтовой, был бы окружен толпой других бродяг.
Городские стены приближались, и рядом с ними я чувствовал себя как усталый легионер, прошедший половину Римской империи. В некоторых местах земляной вал достигал высоты девятиэтажного дома. Подойдя совсем близко, я увидел огромные хопперы для перевозки угля, они были вжаты в подошву стены, поддерживая ее и не давая осыпаться. В сравнении со стенами бункерные вагоны выглядели детскими игрушками.
Я не понимал, как так случилось, но земля городских валов поросла кустарником и хилыми деревцами, будто эти холмы возникли еще до того, как Город Света стал поселением, нуждающимся в обороне. И самое главное – на верху вала через равные промежутки горели яркие желтые шары. И они не были похожи на факелы или на диодные прожекторы. Это не укладывалось у меня в голове, но именно так когда-то и выглядели городские фонари, украшавшие проспект, который проглядывал через липы за моими грушевскими окнами.
Поодаль, слева, виден был еще один необъяснимый феномен. Из-за ограды торчали верхушки труб. Это были не игрушечные дудочки угольных котелен, а основательные кирпичные трубы какого-то крупного комбината. Из них валил густой черный дым. Его ручьи вытекали в рыжее небо и образовывали на нем чернильную лужу. За городской стеной жила какая-то промышленность.
Не знаю, почему я решил, что смогу перебраться за стену в том месте, где в нее упирались рельсы. На моем пути оказался высоченный стальной занавес шириной в полтора поезда. Он высился до самого верха стены и не имел никаких щелей или зазоров, куда мог бы протиснуться человек. Я постоял перед преградой, включил фонарь и разглядел какое-то движение вверху, на наблюдательной вышке. Никто, однако, не спешил открывать этот шлюз незнакомцу, который околачивался рядом с путями. Поэтому я выключил свет и попробовал забраться на стену самостоятельно. Но она была совершенно отвесной, к тому же на высоте в два человеческих роста из земли торчали три нефтяные цистерны; перелезая через них, можно было свернуть себе шею.
Я решил пройти вдоль вала направо – в ту сторону, где в стену входила гирлянда пешеходов. Там должна была располагаться таможня и КПП. Но очень скоро ноги начали утопать в земле – она стала вязкой, а на ее поверхности блестели отражения фонарей. Все поле до самой дороги было пропитано жидкостью, причем пахла она отнюдь не духами. Я услышал журчание и, оглянувшись на стену, заметил несколько спадающих с нее водопадов. Выходит, канализация в столь прекрасно освещенном городе была устроена по средневековым принципам. И я имел счастье оказаться прямо посреди поля, на которое выливались нечистоты. Сделав еще сотню шагов, я завяз уже в совсем непроходимой трясине, попробовал свернуть к железнодорожным путям, но провалился почти по колено. Запаниковав, я нащупал ногами более сухой участок – он проходил ближе к стене.
