Наконец я разглядел две фигуры, которые перетаптывались рядом с паровозом.
– Может, хватит? – спросила та, что стояла на карачках.
– Мало следов. Топчи еще. – У лица ответившего зажегся огонек сигареты. Фигуры окутал табачный дым.
«Топтавший» разогнулся, держа в руках обрубки свиных ног. Опять нагнулся, обмакнул во что-то копыта. Напрягая зрение, я распознал в этом «чем-то» разорванную грудину Караванщика.
– Этот уже кончился. Не дает больше цвета, – пресек его потуги голос брата Егория. И добавил: – Вот именно для этого, Сёма, мы обычно и оставляем одного живого свидетеля. Чтобы кто-то мог рассказать про зверства козлоногих. И не приходилось бы потом эти зверства рисовать.
Его собеседник отошел в сторону, покопался там и вернулся к кабине, таща за ногу тело Машиниста.
– А с этим что делать? – спросил «художник» вяло.
– Напряги фантазию. Оракул передал, что свинорылых не существует. Что он их придумал. Скоро фраеры перестанут бояться. Так что постарайся уж.
– А если, допустим, нос ему отрезать?
– Ты, главное, сейчас следы делай. Пока кровь не остыла.
Второй зажег свет, высветивший аккуратное ножевое ранение у сердца Машиниста. Он сорвал с хозяина паровоза почерневшую майку, набрал «краски» и повел кровавый «свиной» след в сторону вагона. Вдруг из темноты, в трех шагах от будки паровоза, выскользнул третий человек, он нес на плечах тяжелый мешок и не очень-то смотрел по сторонам. Приблизившись к свиноголовому всаднику, этот третий отпахнул плащ и, недовольно кряхтя, начал приторачивать мешок к седлу. Боясь, что меня заметят, я не мог слишком высовываться, чтобы рассмотреть детали.
– Долго еще? – спросил голос брата Егория.
– Две трети вагона осталось! Были бы телеги, можно было бы загрузить как есть, в сундуках. Но это же вы решили, что свинокопытые на телегах не ездят. Приходится теперь ссыпать в мешки. Еще часа два горбатиться. А вот если бы были телеги! Ну вы так решили! А где написано, что свинокопытые на телегах не ездят?
– Не пререкаться! – коротко отреагировал главный. – Авторитет уважать надо.
– Нет, а я что, спорю? – продолжал ныть тот, что принес мешок. – Поставили цинк таскать человека, у которого ребра переломаны, я таскаю. Хотя этак нетрудно и легкое себе проткнуть. А от этих свинюков смердит так, что можно за один вдох сифилис подхватить.
– Ничего не чувствую! – обрубил голос фермера.
– Нет, ну правда, сгнила свинина! Скоро черви заведутся. А я рядом с поломанными ребрами кручусь! Лучше бы вы уже Сёму на эту работу поставили!
– В том, что ребра сломаны, сам виноват, – повысил голос авторитет. – Кто тебя просил лезть под пули охранника этого Бургомистра? В меня попали? Нет? В Сёму попали? Нет? Ну так сам виноват. Скажи за броник спасибо.
– На этого больше цинка уже не повесить, – вздохнул раненый. – Многовато для одного коня. Гружу следующего. Давайте свиняков поменяем! Материала же хватает!
– Как на Ферму вернемся – новые головы будут, – с неохотой согласился брат Егорий. – Хотя я вони не чувствую.
Свиная голова тронулась и, вильнув ушами, полетела на землю.
– Вот! Не будет смердеть на обратном пути! – радостно пропел голос нытика.
– Ты что вот сейчас сделал? – с нажимом спросил главный.
– Сбросил гнилого этого! Вы же сами сказали, что новых напилим!
– Сбросил – давай заново поднимай и прикрепляй! – приказал брат Егорий.
– Почему это? – не понял тип с переломанными ребрами.
– Потому что! Сёма не для того животом землю тут подметает, следы подделывает, чтобы ты на месте преступления оставлял объяснение, отчего свинорылые такие живучие. В следующий раз будут не в свиные рыла целиться, а в тебя, тупица.
– С этого тоже уже крови не наберешь! – раздался голос Сёмы.
– Ну так загляни в кабину, с тех двух там ее столько, что наружу вытекает! – посоветовал авторитет.
Дальнейшие события, как написал бы автор приключенческого романа XVIII века, развернулись стремительно, будто парус на испанском галеоне. Пока вооруженный вместо кистей копытами Сёма разгибался, охал, потирал поясницу и поднимался наверх по металлическим ступеням, я успел в два легких шага оказаться у проема рядом с безголовым помощником Машиниста. Занес ногу в проем, и от спасения меня отделяло одно быстрое движение вперед. Но тут я остановился. И решил потратить целую секунду на то, чтобы вернуться и крутануть синий вентиль до отказа. Фигура «художника» Сёмы уже вырисовывалась в проходе, когда я, как ныряльщик, спрыгнул в прохладную темноту с другой стороны паровоза. Кабину заполняло шипение котла, и Сёма не услышал моего приземления. Но брат Егорий взвился:
– Кто там у тебя топочет?
– Все, кто мог топать, уже оттопали! – отозвался Сёма. – Тут все сидят ровно, как воры на малине!
Я вжался в песок откоса. Сёма, похоже, потыкал свиными ногами по окровавленному полу и стал спускаться. Аккуратно скользя по насыпи, я отполз глубже в темноту и припустил прочь. Боялся, не успею отбежать, когда локомотив грохнет. Отдалившись достаточно, я присел и всмотрелся в темноту. Я видел движение маленьких фигурок у металлического кита, но паровоз и не думал взрываться. Решив, что моя диверсия не удалась, я медленно пошел по путям – Город Света должен лежать где-то в той стороне.
Вокруг сомкнулась тьма, и в голову полезли неприятные мысли. О том, что рюкзак со спальником и теплыми вещами остался на тендере. Хорошо, что вечный фонарик я с себя не снял, просто спустил со лба на шею. О том, что двустволка, весь запас патронов и нож остались в разграбленном вагоне. Что я иду в Город Света с абсолютно пустыми руками: ни денег, ни еды, ни даже теплых вещей. Нет даже смены белья или запасных носков. Когда все эти соображения успели хорошенько испортить мое настроение, сзади грохнуло.
Сначала я почувствовал это по рельсам – вибрация по ним прошла быстрее, чем долетел звук. Рельсы металлически запели. Потом вздрогнула земля. Причем хорошенько так вздрогнула, как при землетрясении, которое мы когда-то вместе пережили на Суматре. Наконец донесся и звук – негромкий, но масштабный. Он заполнил все пространство вокруг, будто шандарахнуло взрывами по всей линии фронта. Я бы рад был тут добавить, что через несколько секунд у моих ног приземлилась голова брата Егория. Или прилетела половина коня с привязанным к седлу мешком со свиной головой. Или что случилось что-то еще, убедившее меня, что убийц сварило, порвало на куски и унесло с этого света.
Но тот далекий грохот в темноте, которому не предшествовала вспышка и после которого не сгустилось марево пожара, был единственным свидетельством взрыва паровозного котла. И я не знаю и никогда не узнаю, погибли ли бандиты или хотя бы один из них. Наверное, мне и не нужно об этом думать. Радость мщения – это чувство, приносящее наслаждение только тому, у кого других чувств не осталось.
