Тем временем сдвинутый мной синий вентиль издал негромкое сипение, Машинист быстро закрутил его до прежнего состояния и заревел, причем почему-то не на меня, а на Истопщика:
– Стравливание воды производить в крайних случаях! К синему вентилю не прикасаться! Он – на случай критических переливов! Наблюдать за уровнем! У тебя манометр на красном, твою медь! Держи температуру!
– А что будет, если синий вентиль крутануть? – всунулся я, просто чтобы поддержать разговор. Чем дольше я тут находился, тем больше тепла вбирал всем телом.
– При низком уровне воды оголяется потолок огневой коробки котла! Над небом топки воды должно быть сто миллиметров, иначе начинается перегрев! Выплавляются контрольные пробки! – прокричал Машинист в спину Истопщику.
Я подумал, что кочегары при такой работе должны меняться каждые два-три рейса, потому что обслуживание металлического ихтиозавра выглядело процессом более напряженным и нервным, чем когда-то – биржевая торговля. И каждого новичка надо муштровать заново, объясняя, как справляться с этим реактором на колесах. Машинист продолжал запугивать:
– Через шесть минут потолок наберет под пятьсот пятьдесят градусов и начнет деформироваться. Если сразу же не снизить температуру, перегретый металл даст трещину. В котле температура двести, в атмосфере вода кипит на ста. Мгновенное вскипание даст дополнительное давление – машине придет звезда. Котел раскроется, как банан. В Городе Тюрем хлопцы закипятили музейный паровоз, недосмотрели воду – рванул так, что снесло два этажа вокзала. Шестнадцать человек сварило. Бригаду так и не нашли.
– Понятно! – покривил я душой: мне все это представлялось абракадаброй из учебника физики. Чтобы меньше мотало, я схватился за торчащую над головой железяку. Но та подалась, что-то резко зашипело, и я вернул ее в исходное состояние. – А сколько нам ехать вообще?
Услышав вопрос, не относящийся к миру котлов, Машинист недружелюбно зыркнул на меня.
– Тебе типа в минутах ответить? – Он сбросил мою руку с рычага и продолжил инструктировать бедного Истопщика. Тот бросался от прибора к прибору, как оператор атомной станции, в реакторе которой началась неконтролируемая реакция. – Водный инжектор, – тут Машинист постучал по поручню, на который я пытался опереться, – открывают осторожно, глаза на манометре! При спуске воды заполнение производить постепенно! Следя за давлением! Иначе разнесет!
– А есть тут что-нибудь, к чему можно прикоснуться и не вызвать взрыва? – крикнул я, обращаясь к ним обоим. Но Машинист не посчитал вопрос достойным ответа. Помолчав, я сделал еще один заход: – Может, его лучше наверху положить? – Я кивнул на спящего стоя помощника Машиниста. О, с какой бы радостью я занял бы его теплое место! Предварительно себя к чему-нибудь привязав.
– Он лежа в рейсе не спит! – блеснул глазами командир огневой бригады, не поясняя, чем обусловлен подобный аскетизм: самостоятельным решением спящего или волевым распоряжением любителя Платонова. – Тебе пора идти, – закончил он экскурсию. Я, хватаясь за патрубки и манометры, направился к выходу, но Машинист перехватил меня за плечо. – Можешь лезть по капитанской лестнице, – предложил он великодушно.
Отступив на шаг, он показал на ведущую наверх металлическую лестницу у себя за спиной. Она позволяла подняться на тендер прямо из кабины, мимо хлипкой рейки, приделанной к боковине угольного вагона. Эта лестница была шире, карабкаться по ней было не так страшно – спина упиралась в металл кабины. Однако наверху ноги проскальзывали по крышке угольного короба, а ветер норовил сдуть меня на рельсы. Я опустился на карачки и добрался до спасительной лежанки. Забравшись под брезент, я достал из рюкзака спальник и два толстых свитера. Пропихнув ноги и тело в спальник, я повязал свитера поверх шапки. Таким образом мне удалось не столько согреться, сколько сберечь то тепло, которым я напитался у топки. Я высунул нос из-под своего полога и наблюдал, как плывут внизу черные поля, рассеченные то тут, то там шеренгами тополей и небольшими лесными делянками. Несколько раз мы проносились мимо снятых с рельсов электричек – поваленные на бок, они напоминали сломанный детский конструктор.
Паровоз бурно сопел и отфыркивался – в его порывистом движении чудилось что-то не до конца механическое. Как будто сама паровая технология помещалась где-то между автоматикой дизельных машин и древним способом передвижения на оседланных животных, каждое из которых имело свой темперамент и характер. Теперь я понял, откуда черпали свою одержимость движением итальянские футуристы, чем питал свое восхищение паровозами Платонов: с этим зверем нужно было слиться, вслушаться в ритм его сердца. Тогда тут, на площадке огромного танкера с водой, рвущегося сквозь ночь, становилось совсем не страшно и приходили приятные мысли о том, что ждет меня в Городе Света, само название которого обещало нечто значительное. Несмотря на то что ветер заползал даже под мое покрывало, спальник согрел меня. И, уже проваливаясь в дремоту, я ощутил, что это Герда прижалась к моим ногам теплой, разомлевшей ото сна спиной.
Раздел четвертый
Меня разбудила тишина. Тишина и ощущение остановки движения. Я встрепенулся, натянул ботинки и полез по капитанской лестнице в будку Машиниста и, только зависнув над спуском в кабину, почувствовал вонь. Воздух вокруг был отравлен мертвечиной. Этот запах не спутаешь ни с чем другим.
Я собирался спросить у Машиниста, чего стоим, но было и так понятно. Так пахнет большая беда. Мои ноги стали двигаться осторожней, и я беззвучно проскользнул в кабину, заполненную шипением, бульканьем и другими звуками работающего котла. И от увиденного присел на скользкий металлический пол с замершим дыханием и сжатым сердцем. Помощник Машиниста стоял там же, где я видел его спящим. В одном шаге от проема, не защищенного ни дверцей, ни стеклом. Он даже не поменял позы, прильнув плечами к стене. Но головы на плечах у него не было. Из черной водолазки торчал остаток шеи с белеющими позвонками. Когда он спал, руки его были скрещены на груди. Сейчас между черными ладонями была зажата его голова. Перед смертью покойник успел очнуться и испугаться. Глаза его были широко открыты. К белкам уже успела прилипнуть угольная труха.
У левого выхода, между разогретыми приборами, лежал Истопщик. Пол скользил под ногами именно из-за его крови. Смерть его была не такой скорой и более мучительной. Не хочу это описывать, но, похоже, парня задушили его же собственными кишками.
Машиниста я не увидел. Возможно, ему удалось сбежать. Железный динозавр, которым правили покойники, продолжал жить. На манометре скакала стрелка, из патрубков травился пар, металл хрипел от давления. Пригибаясь к полу, я подполз к проему и осторожно выглянул.
Первым мне бросилось в глаза огромное рыло свинокопытого, который сидел на коне в метре от локомотива. Его закутанная в черный плащ фигура частично закрывала от меня происходящее. Почерневшая пасть, здоровенные ухи-лопухи – все это не двигалось. Изо рта существа не шел пар. Оно, в отличие от коня под ним, не дышало.
Я внимательно всмотрелся в свиную голову. Заплывшие глазки, прилипший к посиневшему подбородку язык: чудище было мертво уже несколько недель и не казалось способным кого-то убить. За ним, у земли, что-то двигалось, и, пока мои глаза адаптировались к подсвеченной блеклым паровозным фонарем темноте, я успел удивиться, как убедительно сумели воплотиться в жизнь фантазмы какого-то там Семена Цапли.
