– По рейке до задника водяного танка, там лестница наверх. – Машинист просканировал меня взглядом, явно сомневаясь, что человек, который любит поезда, может не знать, что значит «ехать на тендере». И добавил, обращаясь ко мне как к умственно отсталому: – Тендер – там, где уголь и вода хранится. Сзади – подъем на платформу. За угольным коробом приступка – можно сесть. Там и поедешь.
По его суровому лицу я понял, что сам Машинист много раз ездил на тендере, как ездили и многочисленные уважаемые им люди. Чтобы попасть на указанную им «рейку», мне пришлось зажечь налобник. Проход был не шире доски, хорошо, что по «тендеру» на уровне рук шел металлический прут, за который можно было ухватиться. Когда я сделал столько шагов, что заскочить обратно на приступку кабины стало решительно невозможно, массивный кит, к которому я был прилеплен, вздрогнул всем своим многотонным телом. Тяги на колесах сдвинулись. Ползунки, золотники, кулисы и дюжина других деталей, находившихся сейчас прямо под моими ступнями, со скрежетом пришли в движение.
Я чуть не слетел с рейки и вскрикнул громче, чем мог себе позволить фанат Платонова и паровых машин. Может быть, Машинист так меня проверял: выживет – поедет, не выживет – будет смазка для колес.
Перебирая потными руками черный скользкий прут, я быстро добрался до кормы этого агрегата. И увидел, что тут даже встать негде: сразу под ногами был зацеп с тормозной магистралью, за ним медленно ползли рельсы.
Паровоз шел рывками – я чувствовал каждое движение колесной тяги. Когда кулиса наклонялась, колеса локомотива выдавали характерное чучуханье. «Чух, чух, чух» – как в детском мультфильме. Это было похоже на езду в машине, которая делает подскок каждый раз, когда поршни в цилиндре идут вверх. Но я не собирался зависать над бездной и стал карабкаться по хлипкой лестнице, ведущей на горб этого кита. «Езда на тендере» воспитывала характер. Наверху оказалась площадка, с двух сторон подпертая водозаборниками и прикрытая черным брезентом. Стянув ткань, я выяснил, что брезент, изначально темно-зеленый, просто был присыпан, как и все вокруг, черной пылью, которую щедро выбрасывала паровозная труба. Под брезентом оказался туристический коврик, заботливо кем-то прикрепленный к металлическим частям тендера. Ухватившись за вспененный пластик, было не так страшно нависать над сопящей громадиной паровоза.
Проехав три сотни метров, монстр выдал еще один паровой выдох и остановился. Сзади с визгом приполз антикварный деревянный вагон. Его окна бросали на откос уютный желтый свет, и подумалось почему-то про Бунина и Агату Кристи. Но не успел я умилиться зрелищу, как буфер вагона врезался в паровозный задник. В промозглом воздухе разнесся звон, слышный, должно быть, даже в Элеваторах. Меня бросило вперед – я чуть не высадил зубы о металл угольного короба.
Внизу засуетились люди, прикрепляя зацепы, прозвучал еще один тоскливый свисток. И, откатившись на полметра назад, паровоз с натугой начал свое неспешное движение к Городу Света. Сначала монстр больше скрипел и тарахтел, чем продвигался вперед. Меня подбрасывало и мотало из стороны в сторону, будто я сидел на галопирующем динозавре. Вскоре в рот набился недогоревший уголь, одежда и коврик подо мной покрылись черным песочком. Но я быстро догадался растянуться на площадке и накрыться тканью. Так пепла на меня попадало меньше.
Монстр шел со скоростью застенчивого человека, который оказался в центре незнакомого города с пронзительной необходимостью найти туалет. Но промежутки между «чухами» стали сокращаться, и в лицо мне ударил ветерок, создававшийся нарастающей скоростью. По мере разгона судорожная работа поршней и тяг становилась все менее заметной, локомотив шел уже почти ровно, однако желания выпустить из рук коврик и остаться без страховки у меня не возникало.
Ветер свистел в ушах, и очень скоро я замерз до той стадии, после которой перспектива спикировать головой на рельсы уже не казалась особо трагической. Находиться на открытом воздухе было нестерпимо, стужу невозможно было вынести, из носа текло, голову сжимал обруч холода. Я запихнул рюкзак поглубже под брезент и по-пластунски дополз до лестницы. Двигаться вниз было еще труднее, потому что, во-первых, отмерзли пальцы, во-вторых, поезд набрал скорость, и пусть его уже не колотило по вертикальной оси, как сначала, но тендер все еще бросало из стороны в сторону.
Я хотел поскрестись в бунинский вагон или хотя бы попроситься проехать в будке машиниста: холод – самый эффективный вдохновитель – уверил меня, что сейчас я смогу убедить кого угодно в чем угодно. Я готов был читать лекции о пользе детской литературы для головорезов, кидать уголь, кипятить воду, петь песни и танцевать.
Но, оказавшись у подножия тендера, я увидел, что пассажирский вагон отделен от локомотива капитальной дверью без ручки. И все, что я могу, – заглянуть в домашний уют теплого вагона через окошко из толстого железнодорожного стекла и пытаться поймать взгляд охранника. Который был парень-кремень и сразу же повернулся бы ко мне спиной.
Уже смирившись с мыслью, что мне суждено замерзнуть на тендере этого старинного паровоза, я протиснулся по жердочке к входу в будку Машиниста. И надо сказать, что после этого пути, проделанного почти вслепую над черной бездной, на свете осталось не так много вещей, которые могли бы меня напугать.
На этот раз Машинист принял меня почти приветливо. Словно в его будку меня привел не собачий холод, а желание увидеть рабочие детали котла.
– Дошел? – спросил он коротко. – Ну молодец!
Тут было очень жарко. Как в котельной грушевского Кочегара. Только гораздо более тесно. На площадке в два квадратных метра, упирающейся с одной стороны в раскаленные до ста градусов Цельсия металлические детали топки, теснились три человека. Один, помощник Машиниста, спал, в беспамятстве прислонившись к стенке. Прямо за его спиной проносились подсвеченные луной поля. Его мотало из стороны в сторону, но, кажется, он привык спать по-солдатски и контролировал положение тела, даже провалившись в глубокий сон. Наверное, стокер в этом антикварном паровозе не работал, бедняге пришлось забрасывать необходимый для закипания котла уголь вручную, лопатой. Возле манометров, рукоятей, вентилей и поджимов суетился Истопщик. Он был похож на Машиниста, только выглядел гораздо более несчастным. Сам Машинист стоял в самом козырном месте – два шага от топки, на равном расстоянии от боковых проемов. Он с видимым удовольствием прикрикивал на Истопщика, делая вид, что управляет процессом.
– Сильно замерз там наверху, – объяснил я свое появление. Мой глаз быстро оценил расклад: места, куда мог бы втиснуться четвертый член бригады, тут не было конструктивно предусмотрено. И я, стоя у входа, мешал доступу Истопщика к каким-то рычажкам, к которым гавканьем направлял его Машинист.
– Может, я могу вам чем-нибудь помочь? – предложил я. – Прибраться, например. Или, не знаю, вентиль какой подкрутить?
Иллюстрируя свое предложение, я несколько раз повернул покрашенное в синее кольцо, выглядевшее немного новее, чем остальные устройства чудесного агрегата. Я понял, что прошу о невозможном, еще до того, как успел договорить: полутемная кабинка была заставлена приспособлениями, колбами, железками, шарнирами с экзотическими названиями, выбитыми поверх польских терминов. Помочь чем бы то ни было я был неспособен, поскольку ни черта не понимал. Более того, мое присутствие рядом с топкой предполагало, что кому-то другому пришлось бы лезть на тендер.
