Я постоял у входа с минуту, раздумывая, стоит ли завести с ним разговор и спросить, могу ли я чем-то помочь на кухне или по хозяйству за право погреться у камина. Но то, с какой принципиальностью верзила на меня не смотрел, позволяло понять, что единственным исходом подобной коммуникации может быть мое унижение. Поэтому я пошел дальше под водопадом дождевых капель, не оглядываясь на гостеприимный дом, на горячие угли, на близость постели, за которую мне нечем было заплатить, и горячей еды, доступность которой определялась не расстоянием, а состоянием финансов.
– Этот дождь скоро закончится! – сказал хрипловатый голос слева, и я замер. На веранде рядом с настольным диодником, стилизованным под садовый фонарь, виднелась мужская фигура. Незнакомец продолжил, обращаясь ко мне:
– И если дождь скоро закончится, не лучше ли переждать его за беседой?
Я остановился в нерешительности. Не было уверенности, что меня приглашают в этот не самый радушный шинок. Да и тезис о том, что дождь лучше переждать за беседой, может не означать готовности обитателя веранды со мной беседовать. Может, это просто теоретизирование человека, упивающегося своим комфортом.
Тут все мое существо пронзило ощущение, будто все это – темнота, дождь и разговор с фигурой у фонаря – со мной уже случалось. Я открыл рот, силясь ответить, и, как это случается во время дежавю, внезапно понял, что точно знаю, что именно должен сказать. Как будто я попал в колею и двигаться можно только в одну сторону:
– Разве дождь, туман или облака теперь не навечно?
– Этот дождь скоро закончится, – повторил мужчина. Я заметил, что его рука сделала приглашающий жест, мне действительно предлагалось присоединиться к нему на веранде. Я подошел ближе и заметил, что к столу ведет еще несколько ступеней. За спиной незнакомца стояли две жаровни с углями, тут было сухо и тепло.
– Присаживайтесь. Сейчас будем есть. – Он кивнул на стул рядом с жаровней. Я быстро сбросил рюкзак, пальто и шапку, расправил их на стульях невдалеке от углей. Пусть подсохнут хоть немного.
Снова ощущая, что говорю что-то уже однажды сказанное мной, я произнес:
– У меня нет денег, чтобы заплатить за ужин.
Хозяин террасы махнул рукой, мол, глупости, не берите до головы. Когда я устроился рядом, из черного проема к нам вышла старая женщина. Она поставила перед моим собеседником блюдо с крупной рыбой, обложенной запеченным картофелем. Рядом с блюдом она положила вилку и рыбный нож – серебряная лопаточка, а не лезвие.
– Форель, – представил рыбу незнакомец. – Раньше ее много было в местных реках. Но потом тут образовалась промышленность, и форель поднялась севернее. Любит чистую воду. А теперь, когда все предприятия встали, вернулась. Теперь даже в ручьях встречается. Я научил хозяев ловить ее. И за это они меня всегда бесплатно угощают.
Я всматривался в говорящего. Почему-то при взгляде на него ощущение повторения того, что я переживаю, усиливалось. Я будто узнавал этого человека, хотя точно его никогда прежде не видел. Его одежда говорила о том, что он чужеземец. Возможно, потому, что наряжен он был слишком легко для этих мест. А может, просто сама одежда была необычной. Самой экзотической деталью казалась кожаная шляпа стетсон. В голливудском кино белый стетсон носили хорошие ребята, а черный – плохие. А эта шляпа была серой, цвета сильно заношенной кожи.
Торс незнакомца обтягивал жилет из рыжеватой замши, поверх которого был наброшен охристый вельветовый пиджак в крупный рубчик. Его пафосные ботинки были то ли действительно изготовлены из змеиной кожи, то ли под нее стилизованы. В общем, стиль моего собеседника явно отсылал к субкультуре, погибшей вместе с магистральной культурой человечества.
Напрягая память, я вспомнил, что в Минске так когда-то одевались байкеры, которые отдавали предпочтение мотоциклам «Харли-Дэвидсон». Но некоторые детали одежды, например, многочисленные амулеты из кости, прикрепленные к жилету и воротнику пиджака, перстни на пальцах, которые больше подошли бы суфию, чем любителю мощных моторов, старинная сумка-кофр, стоявшая у ног, – все это вписывалось в культурные коды значительно более древние, чем мифология «Харли-Дэвидсон». Его облик говорил о пустыне, беспредельности и свободе. Таких людей точно не встретишь в наших местах.
Лицо хозяина террасы было медным, как если бы однажды его настолько сильно обожгло солнце, что загар остался с ним навсегда. Длинные седые волосы, лохматые брови и внимательный взгляд. Взгляд то ли юного индейца, то ли старого ковбоя.
Что касается книг, то читал он или очень мало, причем на языках, которых я не знал, то ли настолько много, что чтение как фактор формирования личности перестало иметь значение. Поэтому понять его литературой у меня не получилось.
Я хотел спросить, как его зовут, думая, что, если он ответит по новой моде, называя не личное имя, а профессию, это поможет понять, чем же занимается ковбой. Но, как только я оторвался от разглядывания его внешности и повернул голову к столу, я увидел, что передо мной стоит точно такая же тарелка с форелью, обложенной запеченной картошкой, лежит трехзубая вилка и рыбный нож. От моей тарелки все еще вовсю шел пар, значит, пищу для меня приготовили позже, чем для моего собеседника.
Мой рот невольно открылся. Фокусов я не видел с детства.
– Приятного аппетита! – широко улыбнулся он мне, одним движением снял шкурку со своей рыбы, отложил ее в сторону и подхватил вилкой большой кусок нежного филе. В мой нос настойчиво постучался запах базилика, лимона и других чудес, которые абсолютно никак не представимы в этом мире. Однако незнакомец, возможно, знает, и как выращивать цитрусовые в полной темноте!
– Что-то вы не едите! – сказал он обеспокоенно. – Неужели рыба несвежая? Вам чем-то не угодило угощение?
Я покачал головой, сбрасывая морок. Но вот же она, рыба, которую передо мной никто не ставил. Источает пар и аромат. Боясь показаться сумасшедшим, я осторожно отметил:
– У меня странное ощущение. Как будто все это уже происходило. Дежавю. Началось, как только вы меня окликнули.
– Дежавю – результат того, что из миллиона возможных путей, которые приводят к настоящему моменту, вы выбрали именно тот, который вам предназначался.
Поскольку я ничего не понял, то решил заняться рыбой. Сделал острожный надрез, но филе поднялось вместе со шкуркой, вылезли кости, Тогда я решил начать с головы, и пока ее отпиливал, разворотил всю переднюю часть рыбы. В отчаянии забросил в рот картофелину. Из глаз чуть не брызнули слезы, такой горячей она оказалась. Я забыл, что печеная картошка под корочкой надолго остается раскаленной.
– Поскольку прошлого и будущего не существует, мы все живем в одном времени, – продолжал любитель форели. – Мы вынуждены снова и снова повторять свой маршрут. Иногда делаем ошибки, которые уводят нас далеко в сторону. Иногда выходим на предназначенную нам колею. И тогда происходит дежавю. С человеком не может произойти ничего лучшего, чем дежавю.
