Поднял потяжелевшую собаку и вышел во двор, неся ее на руках. Меня сразу обступили молчаливые фигуры хлеборобов – каким-то образом новость о моем горе облетела Элеваторы и пекарни. Кто-то хлопал по плечу, кто-то начал рассказывать дурашливую историю, стремясь поднять мне настроение.
Компания вела меня за ворота, где в небольшом отдалении виднелись силуэты старых дубов. Под дубами стояли одинаковые деревянные обелиски с табличками, и я понял, что из-за отдаленности и бедности поселения покойников тут до сих пор хоронят, а не сжигают. Они не боятся грабителей могил, не слышали про распродажи имущества покойных – в минских полисах они некоторое время тому назад были популярны.
Под ветвями старого дерева уже была подготовлена яма. Хлебороб, в котором я узнал Петрока, прыгнул вниз и принял из моих рук тело. Остальные, натренированные на зернотоке, в несколько минут забросали глиной мою девочку. Появился Повар. И пока мы возвращались к ограде рабочей деревни, он утешал меня так:
– Как это ни банально, но просто нужно время. Все заживет. Надо просто подождать. Лучше – побыть среди людей. Будем рады помочь с работой. Заработки у нас не очень, но сколько-то зарядов можно с собой унести.
– Нужно идти, – решительно отверг я предложение, отметив, что почти в каждом месте, где я останавливаюсь, появляется искушение, которое сбивает меня с пути. Подумав, добавил то, что раньше казалось не самым важным:
– Там, на дороге, между заправкой и Элеваторами, свинорылые порезали троих людей. Я пытался спасти собаку, поэтому не позаботился об останках.
– Мы позаботимся. Но надо засветить эту новость Оракулу. Тот участок дороги считался безопасным. Нужно предупредить остальных, чтобы они были готовы к нападению. У нас нет своей световой башни. Так что, если встретишь деревню с башней, попроси людей передать это Оракулу.
Мы попрощались, и, уже далеко отойдя, я поймал себя на мысли, что надо было купить хлебцев в дорогу. Но потом вспомнил, что денег у меня не осталось. А позволять им помогать мне еще раз было уже не по-человечески. Поэтому я просто пошел вперед.
Утрата Герды привела меня в сомнамбулическое состояние: после исчезновения создания, о котором я должен был заботиться, все мои собственные заботы показались несущественными. Рюкзак ничего не весил. Вода у меня была. Шлось легко и пусто. Возвращаться назад к тому месту на тропе, где я рассыпал свое богатство, казалось нецелесообразным. Не только из-за осознания, что богатство то уже подобрано другими путешественниками, но и из-за нежелания поворачивать назад.
Заботиться о себе казалось сейчас чем-то комичным: я не был ранен, и если что-то и волновало меня по-настоящему, так это мысль о батарейках в налобнике. Когда они кончатся, я окажусь в полной темноте. И даже по заброшенным хатам мне придется шарить, доверяя только собственному зрению. Если в животе просыпались остренькие коготки голода, царапающие внутренности, я делал несколько глотков воды. Это помогало какое-то время ни о чем не думать. Из помощника в размышлениях ходьба стала способом сохранять тишину в голове. Я шел, и этого было достаточно. Мертвых не поднять.
Вскоре одеяло облаков у меня за спиной откатилось настолько далеко, что стала видна Большая Медведица. Полярная звезда сзади, Орион – впереди. Это все, что мне нужно было знать о направлениях. С той минуты, как из-за облаков открылся космос, Орион не поменял своего положения над полями, но я уже не помнил, должны ли созвездия как-то перемещаться в течение ночи или нет. В конце концов, на фоне поведения Луны это было не главным. Луна выглядела так, будто ее проецировали на небесный свод, забыв правдоподобно анимировать.
То, что я отошел уже далеко, я понял по тому, насколько большой стала изумрудная звезда впереди и чуть справа. Отсюда стала заметна ее особенность: чередование вспышек и затемнений, обычная, казалось бы, световая азбука, происходило тут с нечеловеческой скоростью. Световой передатчик мелькал так, как мелькают пульсары в небе. Не знаю, чья рука могла бы зажигать и гасить свет с такой пулеметной скоростью. Созерцание трепещущего света несло ощущение тревоги, которую испытываешь при взгляде на то, что не можешь объяснить.
Потом вспышки стали менее заметными и наконец исчезли совсем, пропали и звезды. Я пригляделся: к месяцу пристала черная лепешка тучи. Под ней было какое-то помутнение, будто, проползая по Млечному Пути, туча своим задком подняла ил со дна.
Вынырнув вскоре из оцепенения, я понял, что шелест, наполнивший лес вокруг, – это дождь. Холодные капли, которыми небо тут сыплет неведомо сколько времени, превратили землю в вязкое тесто. И легче было слепить на этой тропинке большой грязевой каравай, чем продолжать использовать ее по назначению. Каждый шаг требовал удвоенных усилий, приходилось вытягивать засасываемые грязью ступни, которые глина отпускала с жадным чавканьем.
Ноги в изношенных военных ботинках промокли. Влага прокралась через изломанные долгой дорогой подошвы, пробралась через две пары шерстяных носков и теперь леденила ступни. Пальто намокло и стало настолько тяжелым, будто я снял его с бронзового памятника Ленину. По лицу текли реки, вода заливала глаза. Зонта у меня, понятое дело, не было.
Меся ногами грязь, я выбрался на асфальт. Идти стало проще, не было необходимости вытаскивать ноги из мягкой трясины, я ощущал возвращение позабытого холода. Пока рюкзак был нагружен, а воздух сух, мурашки не бегали по спине. Сейчас начало подколачивать: трясло ноги, руки, плечи, а про костер не приходилось даже мечтать – мокрый бурелом был пригоден разве что для того, чтобы выжимать из него воду. Следовало как можно быстрее преодолеть завесу дождя и выйти на сухое место. А уж там искать возможность согреться и высушить одежду и обувь. Но туча, которая выглядела такой маленькой в небе, все не кончалась, как будто была заколдована, как будто неким магическим образом изменяла форму и вытягивалась в ту сторону, куда я двигался.
Вскоре влажная тьма слева осветилась тремя огоньками, этакий «пояс Ориона». Покружив перед глазами, выскочив из-за занавеси водных струй мне под ноги, «пояс» оказался электрическими огнями над входом в небольшой придорожный шинок. Третья звездочка мерцала немного поодаль, с террасы в левом крыле харчевни. Широкие двери были гостеприимно распахнуты, в проеме на табурете сидел не обделенный шириной плеч вышибала в белой рубахе. Рядом с ним стоял старый мангал с угольками – так верзила грелся. Весь его вид контрастировал с поэтическим названием этого места, написанного буквами, стилизованными под капельки влаги: «Отец Дождя». Название помогло мне понять, что дождь тут является явлением географическим, а не метеорологическим.
На лице дылды можно было без труда прочитать его литературный бэкграунд: брошюру «Боевые техники Китая», роман «Мы сражались за Шаолинь», биографию Брюса Ли и инструкцию по использованию ЗРК С-500. Все это, в совокупности с крупнокалиберным пулеметом, который был развернут на стационарной установке на втором этаже шинка, давало понять, что к вопросам безопасности тут относятся серьезно. Когда я вошел в сектор обстрела его глаз, он лениво поднял голову и даже попытался улыбнуться, приветствуя меня. Еще доля секунды, и он бы пригласил меня внутрь. Но потом его глаз, наметанный не только на оценку безопасности, но и платежеспособности гостей, сообщил ему обо мне нечто такое, от чего он снова уставился вниз, словно показывая, что я – не клиент «Отца Дождя». И в случае попытки проникнуть внутрь фейсконтроль я не пройду. Не знаю, что тут сработало: мое разодранное под мышками пальто, моя намокшая шапка или разлезшиеся ботинки, многослойно заляпанные глиной.
