Я положил Герду на одеяло, разделся, вымыл руки и, включив налобник на максимальную яркость, стал разбинтовывать лапу. Собака то ли спала крепким сном, то ли впала в болезненное забытье. Она реагировала на прикосновения, но неохотно раскрывала глаза и скулила каждый раз, когда я неосторожно прикасался к повязке. От раны сильно воняло, и я был готов к тому, что придется снова сцеживать гной. Но ситуация оказалась куда хуже. Шерсть на лапе стала светло-рыжей, поврежденная часть будто уменьшилась в размерах. Отмершие ткани усохли и почернели, воспалительный процесс перешел от них на остальную ногу. Некроз оголил кость, на которой явно были видны сколы от зубов капкана. Даже дилетанту было понятно, что нужна срочная операция. А после – курс антибиотиков. Я вытер со лба холодный пот. Подложил под раненую лапу свитер, чтобы не заляпать хозяйскую постель. Рана, правда, уже не кровоточила.
Оставив ружье и рюкзак рядом с кроватью, я, как оглушенный, вышел из загончика. Сделал несколько шагов и все же вернулся за своей ношей – надо же будет как-то рассчитаться со Старшиной. Я представлял его таким неразговорчивым бородатым мужичком в тулупе. Вариацией встреченного недалеко от мусорной Горы Мазая. В Грушевке человеческие типажи повторялись, но каждый изгиб дороги учил меня, что в пути опыт бесполезен, человеческие недостатки и любые качества не могут повторяться, и каждый встречный будет особенным.
Принятый мной за башню замка высокий деревянный домик с двускатной шиферной крышей был сбит из одного слоя досок. По степени надежности он напоминал потешные терема, которые строились во время Незаметной войны в микрорайонах для того, чтобы деткам было где поиграть в снежки. После прихода марта такие замки обычно рассыпались сами собой, а остатки стройматериалов в мгновение ока алчно растягивались местными жителями. Казалось, достаточно как следует чихнуть, и этот сарай развалится. Поэтому, поднимаясь наверх и ощущая, как качаются подо мной подгнившие деревянные ступеньки, я старался не делать резких движений и даже не слишком глубоко дышать.
Свет лился из комнаты Старшины сквозь плохо пригнанные штакетины стен. Наверное, зерноток и сушилки, которые размещались на первом ярусе «замка», производили достаточно сухого тепла, чтобы Старшина не озабочивался возведением для себя более основательной постройки. Но было во всем этом поселении ощущение временности, непостоянства. Что-то подобное я видел в пастушьих лагерях кочевых езидов на горе Арагац в Армении. И было это в ту пору, когда в моей жизни все было устроено и счастливо, поэтому изменчивость их палаточного существования сильно контрастировала с привычной мне жизнью. Двадцать тысяч тонн зерна – это очень много, но и оно когда-то кончится, если зерно не возобновляется.
В полутьме за старосветским столом, накрытым отрезом зеленой ткани, сидела секретарша. Она щелкала костяшками почти антикварных счетов и заносила числа в толстенную конторскую книгу. Лицо ее было сосредоточенным, тонкие губы шевелились. Пестрый платок закрывал волосы, и в сочетании с золотой серьгой придавал хозяйке неуловимый пиратский шарм. Я подумал, что, имея в приемной такую помощницу, Старшина может быть таким же растяпой, как и Бургомистр. Короля делает свита, руководителя – секретарь.
– Приветствую вас, дорогая пани! – Крутой внешний вид секретарши заставил меня даже немного присесть.
Она осмотрела меня критически, как будто бы взвешивая, на какой именно рее, с учетом моего веса и роста, меня лучше будет повесить.
– Яркого месяца, – ритуально бросила она. – Устраиваетесь на работу? На зерноток? – Еще раз просканировав мою костлявую фигуру, секретарша поправила сама себя: – Может, в пекарню? Опыт есть?
– Скажите, пожалуйста, как такому бродяге, как я, встретиться с товарищем Старшиной? – Я снова невольно присел. И пожалел, что с собой у меня нет шоколадки. Потому что шоколадки на таких женщин действуют, как ром на пиратов. Так действует номенклатурная магия.
– А я за Старшину не сойду? – Женщина нахмурилась, и я понял, что вешать меня, наверное, будут на бушприте. Причем, может, и не за шею.
– Простите за скудоумие! – От неловкости моя речь становилась не в меру куртуазной, и я ничего не мог с этим поделать. – Невзгоды долгого пути заставили вашего собеседника стать глупее, чем он был благодаря родителям и образованию. Увидев перед собой такую женщину, я не мог допустить, что…
– Баста! – резко оборвала она. – Говори скорей, что надо. Работы у меня до холеры.
– Мне сказали, что у вас могут найтись лекарства.
– На больного ты не похож. Разве что на голову немного.
– Мой друг. Ему нужна срочная операция.
– Операция? А почему на заправке не купил?
– У нас с матерью Татьяной возникли религиозные расхождения. – Я смолк под взглядом Старшины.
– Что будешь резать? – кратко спросила она.
– Надо отнять ступню. Я не доктор, но понимаю, что обезболивающее нужно. Бинты. Антибиотики. Много антибиотиков.
– Ступню отрезать? – Ее лицо выразило крайнюю степень удивления – примерно на миллиметр поднялась левая бровь. – Ну-ну.
Она хлопнула конторской книгой с таким видом, как будто я не выполнил квартальный план по центнерам с гектара, отошла в угол и открыла сейф. В его утробе мелькнул небольшой запас цинка, бутылка черного «Джонни Уокера» и коробка с красным крестом. Покопавшись там, Пиратка вернулась к столу с двумя скляночками, большей и меньшей, жгутом, ниткой, иголкой, хромированными ножницами и несколькими одноразовыми шприцами.
– Вот все, что понадобится. Помогаю, потому что у меня тоже религиозные расхождения со стервой с заправки. Во-первых, новокаин. Ничего сильнее нет. Сделаешь инъекцию внутримышечно, наберешь через пробку до этой черточки. Только водой пробку промой. Сколько твой друг весит?
– Килограммов двадцать.
– Тогда треть от этого. Стоп. Двадцать кило? Ты с карликом, что ли, бродяжничаешь? – снова вскинула она бровь.
– Это собака. Она умрет, если я ей не помогу.
– Собака? Дорогой, наши лекарства для людей. – Она закрыла баночки рукой.
– Она – человек. Просто превратилась в собаку. – Меня понесло. Столкнувшись с перспективой утратить лекарства, я пошел ва-банк. А когда понял, что ляпнул, идти на попятный было уже поздно, осталось только зажмурившись нестись вперед. – У нас в Грушевке все так делают. Мы научились этому у невров.
Дальше произошло что-то совсем непонятное. Железная леди, которая должна была рассмеяться мне в лицо и спустить с лестницы ударом ноги, внезапно заинтересованно собрала брови у переносицы и серьезно спросила:
– И сложно это? Можешь научить?
Я не знал, как ответить. Разум настаивал на том, что надо давать задний ход и объяснить, что я выразился фигурально, что просто Герда – такое же важное для мира создание, как и человек. Но опыт, приобретенный в дороге, подсказал, что надо держаться версии, которая подействовала.
– Я сам не умею. Но если собака выкарабкается, она нас научит.
