Отполированный лед тропинки поблескивал в свете фонаря, как слюда. Я знал каждый изгиб и неровность блестящей ледяной корки: вот тут стекло льда на тротуаре сморщилось, оголив щербатые плиты тротуара. Сразу на выходе из двора громоздился Хеопс – огромный снежный сугроб, оставшийся после трактора-уборщика, который сгреб сюда снег с нескольких дворов, когда трактора еще могли ездить и убирать. За Хеопсом располагалась огромная замерзшая лужа. В доисторические времена чья-то нога оставила в ней два выразительных следа. В ту пору, когда солнце еще вставало, утренние лучи растопили лед, покрывающий лужу, размягчили корочку на ее поверхности, после чего в воде кто-то увяз аж по щиколотку. А потом снова похолодало, и лужа замерзла навсегда. Человек, оставивший следы, состарится и умрет, а оттиски его ног, единственное свидетельство жизни, которая когда-то имела место, всегда будут тут, посреди вольной Грушевки, в вечном льде.
Мы прошли мимо продуктового магазина, сожженного после разграбления. Тогда еще никто не знал, надолго ли пришел блэкаут и не вернется ли день снова вместе с основами прежнего государства и эффективными следственными органами. Так что следы решили замести радикально. Герда бодро забралась вверх по высокой лестнице, проскользнула в щель между оплавленными пластиковыми дверями и огласила бывший магазин задорным лаем, в котором звучал триумф над чем-то явно достойным триумфа. Я не знаю, почему она делает это каждый раз, когда мы проходим мимо магазина. Может, ей просто нравится эхо лая в пустом бетонном помещении.
Собака спускается со ступенек, пасть раскрыта, язык на бок, глазки горят. Я знаю, что Герда улыбается. И пускай котоводы уверяют вас, будто собаки не смеются.
За магазином – парк, за парком – поворот на рынок. Прохожих тут больше: Грушевка наконец приняла душ и выбралась на улицу.
На углу, у поворота на рынок, коптит дымок. Это точка Корчина по прозвищу Цугундер. Или, может, зовут его Цугундер, а прозвище Корчин, кто его знает. Одно скажу уверенно: когда-то Корчин был при должности и, как всякий решительный мужчина на огромной черной машине, с собственным косноязычием не боролся. Те, на машинах, могли просто мычать – и все равно их боялись. Сейчас, увидев меня, Корчин старается выглядеть знатоком словес, отчего речи его выспренны, как «Ода на день восшествия на престол» Ломоносова.
– Лазоревых синес, брате вы мой волоокой! – крикнул Корчин.
– И вам многих раёв, товарищ Цугундер!
При слове «Цугундер» лицо моего собеседника немножко одеревенело. Может, это все-таки прозвище, причем как-то связанное с тем, чем он, собственно, занимался, разъезжая на той своей большущей черной машине.
– Как звездия? Сияют чрез яры? До недр плескание и клик? – вопросил он.
– Житие мое полно благолепствием.
– Благолепствием? – вскинул он брови. – Первый раз слышу такое слово.
– Это когда жизнь так хороша, что благодать вот прям лепится. – Я люблю иногда в шутку выдать ему какое-нибудь придуманное слово. – А кокмо ваши делеса, товарищ Корчин?
– Благолепно! Только чресла ноют. Застудил. Или отпил, может, во грехе, – искренне ответил он.
– Что ноет? – переспросил я.
– Чресла! – Он погладил себе область почек. – Прямо в пяты отдает!
Похоже, над словесами Цугундера шутил не только я.
– Может, медку хотите откушивать? – гостеприимно предложил владелец точки, показав на огромный закопченный бидон, под которым розовели угли.
Когда-то в колхозах такие бидоны использовались для молока, а сейчас их приспособили для уличной торговли медом. Ну как медом. Мед – это громко сказано. Словцо это – дань нашему славному прошлому и старинным традициям самогоноварения. Всем этим «старкам», «девяткам», «зубровкам» и другим настойкам, от которых сейчас остались только поэтичные названия для видов сивухи, которую стали варить в темные времена. Мед – похожее на кисель варево, в его состав входят хлебные сухари, подгнившие овощи, сахар и тмин (чтобы меньше воняло). Ему дают как следует закиснуть, а потом подогревают, чтоб сильней вставляло и прогоняло холод. Кружечка меда – и ты готов шататься по городу и приставать к людям до вечера, аж до самой шестой склянки, хотя выходил только на рынок за дровами. Две кружечки меда – и тебя самого можно продавать на рынке в качестве дров. Правда, бодун ожидает знатный, со всеми грандиозными битвами Великого Княжества Литовского, которые разыграны будут непосредственно у тебя в голове (победят враги).
– Спасибо, товарищ Корчин, но от медку принужденно отнекнусь, – покачал я головой. – У меня от него чресла отвалятся. Сначала правое, потом левое.
– Может, тогда полистаете прэссу? – Он указал на гостевой табурет около бидона.
За этим люди и приходят на уличные точки: почитать новости, бахнуть медку, поболтать.
– Совершеннейше для вас гратисно, брате Книжник! – на всякий случай в очередной раз уточнил Цугундер.
Цугундер – мой постоянный клиент. Берет в основном детективы и эротику в мягких обложках, то есть наиболее востребованный товар. Периодически получает скидку за старательное изучение словес. Отсюда и его предложение причаститься «прэссы» бесплатно.
Газета «Газета» (нет смысла изощряться с названием, когда производишь единственный продукт такого рода в муниципалии) – не самое дешевое удовольствие. Номер стоит один полный цинк, полистать на месте – полцинка. Цена обусловлена сложностью изготовления: экземпляр печатается на машинке, причем за раз под копирку наборщик может настучать только три копии, четвертая уже получается блеклой и нечитабельной. К тому же «сбор новостей» – та еще головная боль. А добавь сюда еще и нарисованные от руки иллюстрации!
Я взял с полочки номер и навел луч света от налобника на первую страницу. «ТОРЖЕСТВЕННЫЙ ПАРАД НА ПРОСПЕКТЕ СВОБОДЫ», – сообщал набранный заглавными буквами заголовок.
«Сегодня после четвертого колокола Бургомистр и Верховный Главнокомандующий Вольной муниципалии Грушевка совместно с Комиссаром Внутренних и Внешних дел Народной диктатуры Кальвария примет с трибуны “Виталюра” на проспекте Свободы торжественный парад Вооруженных сил Вольной муниципалии Грушевка совместно с Вооруженными силами, делегированными Вольной муниципалии Народной диктатурой Кальвария в рамках заключенного на добрые времена межгосударственного соглашения об обмене теплом. В параде также примут участие три невольницы, переданные в дар Народной диктатурой Кальвария Вольной муниципалии Грушевка в знак демонстрации уважения и традиций добрососедства. Люди уже готовят костры».
Как обычно, из газетного текста невозможно было ничего понять. Именно для этого рядом с бидоном стоит гостевой табурет. Пока новость не обсудишь, в чем смысл ее, не сообразишь.
– М-м-м, и что это значит, товарищ Корчин? Я как-то запутался в причастных оборотах.
– Я сейчас все благолепнейше истолмачу! – Вот правда, иногда хочется, чтобы он бросил попытки освоить человеческий язык. – Намедни Бургомистр уложил договор с опричниками из Кальварии. Ибо же есть в нас великая потребность в обороне супротив супостатов с пустошей. Кальварии не вполне достает тепла. Оттого что котельной оне не богаты. А орудий у их весьма много есть.
