Воняющая процессия все тянулась: неживые ехали парами, их было несколько дюжин. Они не переговаривались и не оглядывались. Они вообще не двигались в седлах. За спинами некоторых блестели рукоятки двуручных мечей и огромных секачей для разборки мясных туш. Несколько голов были свернуты набок и книзу, как будто их частично отрубили от тел. Это смотрелось особенно отвратительно. Судя по размерам голов, хряки были здоровенными: форма их тел скрадывалась плащами, широкими накидками и темнотой. Как мне показалось, у некоторых из них было что-то вроде человеческих ног. Но копыта я не разглядел, как ни всматривался.
Можно было бы сказать, что я не поднял ружье, не стал целиться и не выстрелил вслед одному из свинюков потому, что у меня было только два заряда с картечью. Только то, что в патронниках. Остальные лежали в коробке в рюкзаке. И даже если бы я попал в одного или даже двух всадников, за то время, которое понадобилось бы мне, чтобы добежать до рюкзака, расстегнуть его, нащупать картонку, достать патроны, зарядить и продолжить стрелять, меня бы покрошили на шопский салат. А сразу после меня – еще и ни в чем не повинную Герду. Я бы не только не помог тем, за кем летела эта тошнотворная погоня, но и стал бы виновником еще двух смертей. Это благообразное объяснение, конечно, выставляет меня в лучшем свете, чем я заслуживаю.
Я не начал стрелять просто потому, что был страшно, до одеревенения перепуган. Меня тошнило – и от запаха, и от зрелища. Я настолько поник, что даже при желании не смог бы поднять ружье и держать его ровно. К тому же, помимо логичного соображения про отсутствие зарядов, было еще интуитивное ощущение бесполезности стрельбы по неживым. То, что умерло, невозможно убить – это не логика, а инстинкт.
Они исчезли, уже и топот их стих, а я все стоял, прислонившись к сосне, и дышал через раз, тихонько, чтобы они не услышали. Потом оторвался от дерева, с которым будто сросся, и, стараясь не хрустеть ветками под ногами, вернулся к Герде. Она встретила меня, тревожно подняв голову. Собака вглядывалась в темноту влажными от лихорадки глазами, я погладил ее и успокоил: «Не бойся, это оптовики повезли в Город Света испорченные котиные консервы, которые ты не съела! Поэтому и пахнет!» Посидев немного рядом с ней и убедившись, что цокота больше не слышно, я снова осторожно поднял собаку на плечи поверх рюкзака и вышел на тропу, опираясь на ружье.
Я успел заметить, что из-за длительных переходов с тяжелой ношей на моем пальто начали распускаться швы. Под мышками, где терлись шлейки рюкзака, появились небольшие прорехи. Я думал о том, что нужно найти иголку с ниткой, или даже не так: что, дотопав до какого-нибудь населенного пункта, нужно про эту мелочь как-то не забыть. И тут откуда-то спереди послышались далекие автоматные очереди. Я вгляделся в горизонт: над лесом взлетели световые отрезки трассеров, они оседали плавными дугами, успев погаснуть в воздухе до столкновения с землей. Это напоминало праздничный фейерверк в честь чьего-то дня рождения. Но через полминуты долетало буханье автоматных выстрелов и змеиное стрекотание пуль, разрывающих воздух. Стало понятно, что впереди не петарды в небо запускают, а происходит что-то противоположное празднику дня рождения. Бой продолжался меньше минуты. Очередям «калашникова» ответило молчание. А после наступила мертвая тишина.
Я затих, стараясь делать как можно более легкие шаги, ожидая, что сейчас эта шайка козлоногих повернет назад, чтобы пронестись мимо нас в направлении пекла, из которого они вылезли. Но свиноголовые исчезли. И тут могло быть три варианта: или Манька перестрелял их всех, или они возвращались по другой дороге, или остались рядом с телами убитых, чтобы устроить банкет из человеческой свежины. В любом случае нужно было соблюдать осторожность и не приближаться к дороге. Не пройдя и километра, я успел сделать три остановки и почувствовал, что мой завод закончился. Что больше под этим весом я не в состоянии сделать ни шага. Спотыкаясь, надрал сухого папоротника, набросал его горкой на сфагнум, прилег рядом с собакой и сразу провалился в быстрый темный сон обессиленного солдата. Подхватился с осознанием того, что промедление убивает Герду, что я не имею права на отдых, не найдя нам кров, постель и чистую воду.
Но во сне, как это часто бывает, нашелся выход из ситуации, казавшейся тупиковой.
Я расстегнул рюкзак и начал жменями выгребать цинк. Выкидывал сотни серебристых патрончиков – запас, который гарантировал ночлег в поселениях на многие сны, – в грязь под ногами. Будем как птицы небесные, которые не сеют и не жнут и не собирают в житницы. Пусть дорога нас кормит. Деньги проваливались в мох, катились в заросли папоротника, под сухие ветки, образовали серебристое озерцо на тропинке. Вот кому-то повезет. Я избавлялся от того, что старательно собирал, готовясь к этому пути. Собирал, думая, что без цинка идти через темный мир невозможно. Расставаться с богатством надо быстро, чтобы не успеть начать жалеть об этом. Я вытряхнул больше половины оставшихся запасов, облегчив рюкзак на двадцать килограммов. В небольшом леске у дороги осталось около двух тысяч батареек. С собой мы взяли около тысячи: должно хватить на самое главное.
После этого я забросил полегчавшую тяжесть на горб, осторожно положил на плечи собаку и упругой походкой пошел вперед, ни разу не оглянувшись. На ходу поднял ружье, обтер приклад полой своего пальто, сбивая комья грязи и приставшую сухую листву, и забросил оружие за спину – у меня больше не было необходимости опираться на этот костыль. Герда держалась молодцом, балансируя при каждом движении, как настоящий цирковой эквилибрист. От ее лапы, которая маячила у моего носа, пахло тяжелой болезнью. Но теперь-то мы уже совсем скоро куда-нибудь доберемся.
Выведя нас из леса, тропинка пошла через поле. Снега на нем почти не осталось, он растаял и стек в низины. Одеяло облаков сползло за мою спину, обнажив Орион. Созвездие было похоже на огромного покемона Пикачу, который несется вскачь, раскинув свои конечности, уши и хвост. Уставившись на звезды, я чуть не споткнулся о какой-то белый шар, попавший мне под ноги. Я всмотрелся в него и разобрал на шаре ухо. Человеческое, немного оттопыренное, ухо. Еще не понимая, с чем имею дело, я слегка поддел мячик ногой, переворачивая, и узнал в нем аккуратно отрубленную голову Маньки. Один глаз воина был прикрыт, второй с интересом впился в небесного Пикачу. Крови рядом с головой не было, вся она, видимо, уже успела вытечь. В раскрытый рот набилось грязи, к щеке прилип окурок с побелевшим фильтром, видимо пролежавший где-то тут с тех времен, когда прохожим было что курить.
Я осторожно протиснулся через низенькие кусты на асфальтовую дорогу невдалеке от тропинки.
Первое, что я подумал, увидев россыпь блестящих цилиндриков на черной дороге: кто-то успел перенести мой рассыпавшийся цинк прямо сюда? Потом, присмотревшись, понял, что это не батарейки. Это стреляные гильзы. В нескольких шагах от обочины лежало обезглавленное тело в черном, рядом с ним «калашников». Я плавно, чтобы не беспокоить Герду, наклонился, подобрал автомат, выщелкнул магазин – он был пуст. Протянул на себя скобу – в патроннике ничего не осталось. Манька оборонялся до последней пули и погиб стоя.
В двух темных мешках, которые лежали на земле немного поодаль, я узнал Бургомистра. Его тело было разорвано пополам – два длинных окровавленных куска, прикрытых одеждой. На лице было такое выражение, как будто смерть его застала за уговорами покупателя приобрести фальшивые ганзейские медяки по особенно выгодной цене. Губы вытянуты трубочкой – я не удивлюсь, если он пытался договориться с поганью, которая напала на его кортеж из темноты.
