Под вышкой ветрогенератора разлеглась бедновато подсвеченная настоящим электрическим светом автозаправка с большим магазином. Энергии от едва движимых легким ветерком лопастей хватало, чтобы обеспечить блеклым светом надпись «Белнафтах…м. Набытк…ў дарогу». Из утраченных букв «і» кто-то сварганил неоновый крест, который пристроил над входом. Крест искрил неуверенно: одна перекладинка мигала, вторая светилась только наполовину.
Вид ветряка навевал детские воспоминания о моделях винтовых американских бомбардировщиков, которые мы клеили из пластмассы во время быстротечной, но кровожадной Незаметной войны. В блеклых отблесках света заправки я заметил, что на каждом крыле мельницы старательно нарисованы кресты, правда, не очень ровные.
Автоматические двери не расползлись перед нами, когда мы с Гердой приблизились к основному входу: то ли детектор давно поломался, то ли электричества не хватало на то, чтобы обеспечить сложный механизм. Пришлось использовать пластиковую дверку рядом. Когда я ее распахнул, внутри звякнул звоночек, оповещающий хозяев, что к ним заглянул покупатель.
Карусель нашей дороги наконец сделала остановку в по-настоящему отменном месте. Помещение оказалось, возможно, последним в мире музеем былого культа потребления. Сбывшаяся мечта Миколы.
Здесь было тепло, работали электрические обогреватели, я не удивился бы, если б на заправке нашлись даже душевые с горячей водой. Люминесцентные трубки на потолке, полки с товаром, и неважно, что однотипным. Тут я превращусь в автора средневековой описи, в лаконичных перечислениях которых временами ощущается больше экспрессии, чем в щедрых на прилагательные новеллах более поздних времен. Когда фантазия, не всосанная гаджетами, не атрофировавшаяся из-за обилия образов, работала на полную, прилагательные были не нужны: у авторов и читателей струны восприятия красоты натягивались от простой последовательности существительных.
Так вот, тут были холодильники с «Лидским» квасом и мороженым «Каштан»! Тут была вода «Дарида» с ароматом яблока и лайма, а также и без оных. Тут были три вида тушенки! Консервированные шпроты, печень трески, салака в томате, кальмары в масле! Замороженные раки! Филе крабов! Пластины заледеневшего филе лосося! Маринованные в уксусе вьетнамские огурчики! Чипсы (на цены лучше не смотреть, но я против воли посмотрел и утратил речь: «20 цнк»!). Защищенная арматурой витрина с настоящим алкоголем: кругляши «Араспела», гранаты «Версалей»… У этого стенда ценников не было: настолько дорого, что отпускается по договоренности.
В сторонке стояли земляничные шампуни «Белита», кокосовые бальзамы «Лив Делано», согревающие кремы «Белбиофарма» и гели для душа из тех растений и плодов, вкус и запах которых я просто не помнил. Еще дальше шли вешалки с одеждой, новенькой, неношеной, – так называемый first hand. А в центральном ряду, величественный, будто языческий камень-дед, возвышался автомат с кофе. Через его прозрачный задник виднелось настоящее кофейное зерно: коричневая дробь ждала, когда кофемолка расплющит ее и превратит в «эспрессо», «ристретто» или «американо»: все три кнопки в меню были подсвечены голубыми огоньками – чудо действительно функционировало.
Табличка наверху сообщала, что за эспрессо придется выложить «10 цнк». Я закрыл глаза и вспомнил ароматную жидкость в белой керамической чашке. Два глотка, только два глотка душистой карамели: один – чтобы проснуться, второй – чтобы задуматься. Палец сам нажал на пимпочку. Автомат взвизгнул, показывая, что вот-вот начнет молоть кофе, но на мониторчике высветилась надпись: «Работает по жетонам. Жетоны на кассе».
Тем временем за прилавком обозначилось какое-то движение: бамбуковая занавеска, отделявшая торговый зал от технического помещения, раздвинулась. Ко мне вышла седая женщина: стан аристократки, добрые глаза, морщинистое лицо. Карусель научила меня делать выводы быстро: тут – «Муми-тролли» в детстве, Джойс в юности, Кафка в молодости, первый поцелуй – во время просмотра «Маленького Будды» Бертолуччи, ожидание «Маленького Принца», любовь с Памуком, семья с Бёллем (муж – старше). Но что-то не сложилось. Какие-то страшновато добрые глаза. Что там в них? «Чайка по имени Джонатан Ливингстон»? Рон Хаббард? Дианетика? Сан Мён Мун?
Я склонил перед хозяйкой голову и выбрал для приветствия нейтрально-возвышенное: «Кланяюсь ясновельможной пани…» – с многоточием на конце, предлагающим женщине назвать себя. «Ясновельможность», которая сработала когда-то и с секретаршей Бургомистра, и с невольницей Магдаленой, должна была сработать и тут.
– Бог вам в сердце! Я – мать Татьяна, – заполнила она многоточие.
– Чья мать? – повел я себя немного по-идиотски. Гердочка тем временем клацала когтями в отделе одежды, заинтересованно обнюхивая рыбацкие куртки и резиновые сапоги. Моя собеседница слышала собачьи шаги, но не видела ее.
– Мать Татьяна, – мягко поправила меня хозяйка, внимательно всматриваясь в ряды курток и башни из меховых шапок.
– Очень приятно! Я – Книжник. Иду из Грушевки на юг.
За матерью Татьяной виднелась галерея фаустпатронов из темноватого стекла. Они явно были закрыты самопальным образом: сверху на горлышках бутылок виднелись нашлепки из расплавленной на огне пластмассы. На ближайших ко мне бутылках можно было различить почти одинаковые нарисованные от руки этикетки. «Чернила “Валерия Осени”, 5 цнк за 0,75», – сообщал ценник. Магазин на заправке был местом настолько цивилизованным, что даже создал собственный бренд плодово-ягодного.
– Повезло вам с электричеством, – искренне сказал я, оглядываясь.
– Бог дал нам ветряк. – Она нашла свою версию слова «повезло». – И ветер, который приводит ветряк в движение. И оптовый склад, на морозильники которого хватает энергии. Повсюду тишь да глушь, а наш генератор не останавливается. Это Божье чудо. – Ее глаза стали еще добрее.
– Здорово, что вас не разграбили! – Я довольно давно уже не видел особо религиозных людей и поэтому не знал, как себя вести, в какой момент начинать креститься.
– Это сила нашей веры, – сообщила мать Татьяна. – И совсем немного – авторитет братства «Автаз». Они следят, чтобы Божьему чуду не мешали. Все грабители в пустошах знают, что братья с нами, поэтому стараются помогать нам во славу Господа.
Тут из-за вешалок показалась Герда. Глаза хозяйки заправки стали еще теплее.
– Как зовут вашего друга? – спросила она.
– Это Герда. Моя собака.
– Кто-то умудрился его ранить? – задала немного странный вопрос мать Татьяна.
– Герда попала в капкан. Кто-то в хате капкан оставил. А мы зашли переночевать. Вот Герда травму и получила.
– Очень досадно. – Женщина покачала головой. Ее глаза излучали любовь. – И что, в раненом виде он не может превращаться?
– В смысле?!
Она говорила загадками.
– Пока на его лапе рана, он не может стать человеком. Таким, как вы. Этот ваш друг. – Она утверждала, а не спрашивала.
Я начал сомневаться, что хозяйка имеет в виду Герду.
