Я жрал их, не всякий раз попадая свертком в рот, потому что качка нашего корабля стала невыносимой. И тут загремел баян, эта мелодия была без слов, скорее печальная, чем танцевальная, она журчала, как ручей по камням. Все повернули головы в сторону невесты, она молча сняла с головы фату, положила ее перед собой на залитый брагой и засыпанный крошками стол. Поправила волосы и медленно направилась к дальней двери у деревянной лестницы. Зайдя в комнату, в темноте которой обрисовалась белая кровать, невеста оставила дверь приоткрытой.
Баян продолжал наяривать, когда из-за стола поднялся Андрон, вытер рот рукавом и, немного покачиваясь, пошел к комнате. Смысл этой сцены не доходил до меня даже на отпитую голову. У дверей Андрон повернулся и посмотрел на меня. Почему-то именно на меня. В его глазах была растерянность и грусть. Дверь за ним закрылась, Тамада перестал играть, все разлили по новой без всяких тостов, и скоро никто уже не вспоминал о том, что свадьба осталась без виновницы торжества. Я выпил еще два раза, выпил потому, что наливали. Охранные сирены в голове, которые обычно предотвращали откровенные глупости, под воздействием крупника перестали работать.
Когда Тамада заиграл во второй раз, Андрон уже сидел за столом, почему-то одетый не в свою одежду, а закутавшись в белоснежную простыню. Наверное, из комнаты невесты есть какой-то проход в баню и он снова ходил в парилку, подумал я, и не стал обращать внимания. Под журчание минорной мелодии поднялся Микола, зыркнул из-подо лба на жениха, который спал, упав лицом в сложенные на столе руки, и, сгорбившись, как-то суетливо побежал к опять приоткрытой двери в комнату.
Потом был провал, я выходил подышать на улицу и вернулся, заметив, что ладони у меня липкие от чего-то, похожего на рвоту. Вполне возможно, что рвало меня. Пить дальше я отказывался, в голове стало понемногу проясняться, шторм сменился молотками, бившими прямо по затылку. Микола сидел на своем месте, тоже в простыне. Он сосредоточенно пил, остерегаясь смотреть по сторонам.
Я надеялся поймать его взгляд, чтобы поблагодарить за еду, которой он со мной поделился. Но тут поднялся Тамада. Главный Грибок поправил баян и завел быструю мелодию. Я повернул голову к двери и заметил, что как раз в этот момент кто-то ее приоткрыл. Жених проснулся и смотрел на меня без всякого выражения – его сознание было выключено, тело покачивалось. Я ощутил, что все, кто сидел за столом, вытаращились на меня. Мужчины смотрели в хмуром ожидании, женщины – кто по-озорному улыбаясь, кто приглашающе кивая в сторону той самой двери.
– Давай уже! Иди! Ну! – говорили мне соседи разной степени упитости, и Андрон с Миколой, в чьих глазах я надеялся найти хотя бы какое-то объяснение происходящему, смотрели кто куда, только бы не на меня.
Грибки уже тянули за рукава – несильно подталкивая, меня поставили на ноги, деликатно направляя к двери. Пьяный мужичок в заплатанном камуфляже гостеприимно распахнул ее перед моим носом, и там, в сумраке, я с трудом разглядел белые ноги, скомканное одеяло, застывший взгляд невесты, устремленный в потолок, нетронутую помаду на губах.
– Что? Тут? Происходит? – пролепетал я.
– Давай! Ну! Она ждет!
Те, кто не пихал меня в спину, внимательно наблюдали. Послышались смешки. Моя реакция их веселила.
– Что ты как целка? Бабы никогда не видел? Заходи, она ждет!
Я остановился, оглянулся вокруг, помотал головой, будто сбрасывая морок, и начал медленно отступать спиной, не оборачиваясь, не в силах оторвать взгляд от невесты.
– Давай, не мучай ты девку! Стыдно же! Иди и дверь закрой! – скомандовала женщина, которая с начала вечера сидела рядом с невестой. Наверное, ее мать.
А цепкие руки продолжали подталкивать меня в темноту.
– Нет! Нет! Вы что! – выкрикнул я, стряхивая их с себя.
Внезапно послышался спокойный голос Тамады. Он говорил негромко, но толкотня и шум мгновенно унялись, все вслушивались в слава главного:
– Насамоны возникли там, где раньше была огуречная ферма. Восемь семей. Все – Грибки. Мы – родня между собой. Поэтому сейчас приглашаем гостей. Генетика.
– Вы ошалели?! – С меня слетели остатки хмеля, я, озираясь, стоял посреди комнаты. – Тронулись тут все?
– Это ритуал. – Голос Тамады набрал силу, Грибки согласно закивали.
Я снова начал мотать головой – помимо собственного желания, просто отказываясь верить в то, что видел и слышал.
– Никто еще не отказывался! – кричали щербатые рты.
– Брезгуешь, падла?
– Импотент, может? – с подозрением допустила какая-то бабулька.
– Может, он только с собачками!
Голоса резко оборвались, когда снова заговорил Тамада.
– Несогласие с ритуалом – смертельное оскорбление. – Он сделал паузу, давая мне шанс ответить, но я оглушенно молчал. – Тамада продолжил: – Тому, кто оскорбляет наших женщин, не место в Насамонах. – Сейчас его голос звучал нейтрально, как судебный приговор.
– Дайте хотя бы переночевать! – попросил я. – Я заплатил за один сон.
– Позор! – закричали гости.
– Прочь эту подлюку!
– Пусть тебя волки в тумане греют!
– Продайте хотя бы еды! – Впрочем, я мог и не просить, ответ был предсказуем.
– Снегу тебе, а не еды!
– И льда на десерт пососи!
– Катись отселе!
– Покажите хотя бы, в каком направлении Город Света! – взмолился я.
Интереснее всего оказалась реакция Андрона и Миколы. Они отвернули морды к стене и делали вид, что слишком осоловели, чтобы проявить участие.
– Даем пять минут на сборы, – после очередной паузы вынес приговор Тамада.
Я шел наверх, и за мной толпилась разозленная бражка, состоящая из оскорбленных жителей Насамонов, обиженных родственников невесты, обиженных родственников жениха, обиженных свидетелей, перевязанных портупеями с надписью «Свидетель». Все они толкали меня в спину и выкрикивали проклятия. Герда проснулась и лаяла наверху. Открыв дверь, я попытался протиснуться в комнату один, и это было сложно, потому что сзади меня поджимали Грибки, а в темном номере бушевала разозленная Герда. Странно, что, лихорадочно шаря по комнате, я забыл только том Геродота и свою дорожную палку, а ружье, рюкзак, налобник и карту успел забрать с собой.
Дальше мы спускались в обратном порядке: сначала озверелая Герда, которая с наслаждением цапала за конечности любого, кто не успевал убраться с дороги, потом я, вцепившийся в ее ошейник, а следом – Грибки, Грибки. Бутылкой, табуреткой или тяжелым жбаном в нас не запустили только потому, что боялись попасть в своих. А вот когда мы выбрались на улицу и рванули через туман в поисках выхода с хутора, мне в спину, в рюкзак, в голову полетели камни, сухие ветки и комья земли.
И это при всем желании было трудно принять за перья.
