Жених был в шикарном сером костюме с искрой. Людьми, которые женились в этом костюме до него, а также их детьми и внуками можно было бы заселить средних размеров остров в Тихом океане. Так, по крайней мере, казалось при первом взгляде на заношенную ткань. Парень был белокурый, грибковская щетина в честь праздника соскоблена с лица. Ощутимо пьяный, он смотрел на гостей с подчеркнутой приязнью. Невеста была в хорошо выстиранном белом платье, пошитом из почти не замызганной гардины. Девушка-Грибок: молодая, остроносенькая, с праздничной укладкой. Губы накрашены, подведены глазки-бусинки. Красивая и вертлявая – образ отличницы, раскрасневшейся перед экзаменом. Она как раз избегала смотреть на гостей и уставилась на открытую тушенку. Все чего-то с нетерпением ожидали, не прикасаясь к пище, и мой желудок, стенки которого прогрызал голод-древоточец, молился, чтобы то, чего все ждут, скорее наступило. Все расселись и застыли.
И тут встал Тамада. Кто-то подал ему баян, он рванул мехи и запел. Голос у него был торжественный и строгий, будто он читал литургию в храме.
Матка не гледзіць у тэлевізар,
Матка не седзіць на лаўцы з Воляй,
Матка гатуе ўвесь дзень мачанку,
Каб расшчытацца за працу ў полі
[31].
Все гости подхватили последние две строки, причем получалось у них ладно: женщины под конец строчек забирали выше, мужчины басами тянули вниз, выходили по-григориански гармонично, несмотря на идиотский текст.
Дочца маменьцы дапамагае,
Дочца мачанку да столу крые,
Хлопец ужо з поля, баранаваўшы,
Стаіць ля студні ды шыю мые.
Выйшла матуля ў сенцы па шчавель,
Выйшла дзявуля, каб хлопца вітаці,
І тут унязапна, праз фортку ўляцеўшы,
Мачанку сокал стаў пажыраці.
Плача мамуля – нету мачанкі,
Плача дзявуля – няма чым аддаці,
Прыдзецца зараз за хлопца дачочку,
У жонкі на векі па-да-ра-ваці
[32].
Последние двустишие хор повторил раз пять. Перед тем как замолкнуть, люди тянули это «па-да-ра-ваці» на разные лады почти минуту. Получилось очень проникновенно. Хотя, как всегда с народными песнями, было непонятно, откуда тут взялся трагизм, из каких вывертов мелодии и текста. Напрасно я ждал, что после песни Тамада предложит начать трапезу. Он широким движением сбросил с себя баян, подождал, пока все притихнут, нальют и возьмутся за рюмки. Потом плеснул себе из бутыли браги, строгим взглядом проконтролировал, чтобы налито было у каждого. Мне в руку сунули рюмку с чем-то вонючим. Стало ясно, что сейчас будет тост. И что, как бывает всегда, когда в твоей рюмке плещется отвратительное пойло, пить придется до дна. А может, еще и стоя.
Тамада заговорил селекторным тоном, и по тому, как внимательно слушали его Грибки, я догадался, что тост он рождает каждый раз новый, без повторов:
– Что выделяет человека из животного царства? – Он обвел всех присутствующих взглядом, в котором сквозило сомнение, людей ли он видит вокруг или представителей животного царства. – Что, грубо говоря, делает человека человеком? Я скажу вам что. Способность делать дитёв. Это только котики и собачки вытворяют это самое для удовлетворения. Пстрыкнулись и разбежались в разные стороны. Ни обязательств, ни ответственности. Человек – разумная личность. Он это делает для будущего. Для продолжения рода. И это то, почему мы, Грибки, сегодня собрались тут, чтобы проводить во взрослую жизнь новых Грибков. В каждом огурце сидит сто тридцать шесть семечек. И только три из них способные прорасти и дать жизнь другим огурцам. Что определяет, какие семена сопреют, какие съест мышь, а какие прорастут и засеют землю другими огурцами? Ритуал. Только делаючи все так, как говорит нам традиция, мы не будем съеты кротами, спорчены генами или сорняками! Молодым – совет да любовь!
Все, громко поддакивая, чокнулись и выпили. Я потянулся было к хлебцам с тушенкой, но на меня шикнули и чуть не ударили по руке. Их ритуал предусматривал бесперебойное наливание «еще по одной». На этом этапе я понял, почему повезло больше тем, у кого в руках оказались бутыли и жбаны. Себе они цедили по половинке, другим – до краев. Сейчас надо было чокнуться только с теми, кто сидел справа: все глотали молча, из уважения к первому тосту. Микола попробовал не допить свою жидкость до конца, и на него прикрикнули – мол, не уважаешь ритуал. Вобрав в себя пять больших глотков тошнотворного варева, я понял, что есть уже и не очень хочу. Желудок был заполнен тягучим киселем, который булькал и пузырился внутри, как вулканическая лава.
Когда они снова начали разливать – в третий раз, без возможности заесть пойло, я подменил свою рюмку на меньшую, стеклянную, на что получил какой-то другой крепкой бурой жидкости до самых краев. «Хочешь и нашего крупника попробовать?» – усмехнулся наливающий, будто в моем жесте был какой-то вызов, а не попытка остаться в живых во время их «ритуала». Несло от напитка так, словно дракон выжрал тонну сельского самогона, а потом икнул тебе в лицо.
Теперь чокались с соседом слева, снова без тостов, молча. Пили до донышка. Хитрость сработала против меня. Две алкогольные субстанции, послабее и покрепче, равные в своей вонючести, соединились и вскипели в моей крови. Брага пришла быстрей, хлопнув меня по ушам и заставив губы онеметь. Потом дотащился и крупник, аккуратненько вскрыв мне черепушку, достав оттуда мозг и засыпав вместо него колючей трухи. Стол тронулся и поплыл на океанических волнах, все мои соседи превратились в моряков, они держали локти рядом с тарелками, чтобы их не смыло. Лица у всех раскраснелись, глазки засверкали искренностью, как у чертей. Все что-то говорили, никто никого не слушал. Говорил и я – о том, что у меня собака наверху, ей плохо, ей нужна помощь, а я не знаю, как ей помочь. Тут я заметил, что чья-то лапа сгребает со стола последний хлебец, а тушенку из жестянок давно уже выскребли. Из еды мне досталась четвертинка моченого огурца, оставившая во рту такой сильный привкус плесени, что брага и крупник по сравнению с огурцом были как говядина по-провансальски. Еду смели со стола со скоростью, которой достаточно, чтобы зашнуровать один ботинок. Андрон с Миколой, похоже, провели тут достаточно времени, чтобы научиться выживать при местных «традициях»: в каждой руке у них было по большому свертку «лаваша» с тушенкой. Глянув на меня, Андрон ткнул Миколу локтем, и они передали мне каждый по одному такому «роллу».
