– Сейчас найдем тебе лекарства! – пообещал я и направился к большому дому, расположенному дальше всех от входа в поселение. Отблески горевшего рядом с ним костра падали на огромный, в полтора человеческих роста, предмет, который издалека больше всего был похож на памятник банану. Через несколько шагов я уверился, что это действительно памятник: он стоял на каменном постаменте с маленькой табличной. Но героика обелиска оставалась загадочной – в тумане вырисовывался то ли лингам, то ли поставленный на попа пельмень. Глаз отметил старательно обозначенные пупырышки и загогулину наверху объекта, напоминающую свиной хвост. Это точно была не бомба, не ракета, не еще какая-нибудь холера, которую Человек частенько восхвалял во времена, когда еще занимался такой глупостью, как возведение монументов. Однако памятник был старый и точно относился к той же эпохе, что и металлопрофильная ограда вокруг Насамонов. Я направил фонарь на табличку, прикрепленную к постаменту, и прочитал оттиснутые в меди слова:
«Огурец обыкновенный. Cucumis Sativus».
Чесучка в моем мозгу сделалась невыносимой.
– Тут раньше фермочка была. Семейная, – пропел тенорок рядом с моим ухом. Я понял, что имею дело с очередным охотником мне помочь или проводить. – Мы были огуречными королями региона. Вся родня. Только Грибки. Фурами продукт гнали в Россию. Каждый был миллионером. За полцинка могу показать наши парники.
Я отвернулся и подошел ближе к большому дому за статуей. Ограда делила дом ровно пополам, так что задняя часть его находилась за стеной. И оттуда, сзади, были слышны громкие всплески, как будто кто-то плескался в воде. На «контору» дом был категорически не похож, но двери его были открыты, и я решился войти. Помещение внутри было похоже на офис, поспешно обустроенный под лобби отеля. Источником света тут был грубо сложенный камин с широким дымоходом. Дыму он давал почти столько же, сколько и тепла. За конторским столом сидел престарелый Грибок. Перед ним стояла вскрытая банка тушенки и лежало несколько листов, напоминающих лоскуты льна. На лице его застыло величественное выражение, которое выдавало человека, имеющего опыт административной работы. Он смерил нас с Гердой бухгалтерским взглядом и жестом пригласил меня сесть за стол рядом с ним.
– Беженцы? – лаконично спросил Грибок.
– Можно сказать и так. – Я снял ружье, рюкзак и присел, алчно уставившись на тушенку.
– С юга. – Он утверждал, а не интересовался.
– С севера. Идем из Грушевки.
– Из Грушевки? Сильно у вас там припекло, – повторил он реплику охранника. – Но вы оттуда первые. Что ж. Добро пожаловать! – Его лицо изобразило ту минимальную порцию приветливости, которую усталый от гостеприимства хозяин агроусадьбы выдает вам как необходимый аванс. – Я – Тамада.
– Я – Книжник. – Мы оба решили не утруждать себя объяснениями о происхождении наших имен. – В Насамонах есть доктор?
Он посмотрел на меня как на чудика.
– А аптечка? Моей собаке очень нужны антибиотики.
– Антибиотики? – переспросил он с нажимом. – Собаке? – Губы Грибка растянулись в стороны.
– Любая цена. Заплачу.
– Мил ты мой человек! У нас намедни молодая Грибчиха от ангины сгорела, потому что не было чем горло вылечить. А ты говоришь, антибиотики! Съели давно все антибиотики! Надо много цинка к ветряку отнести, чтобы антибиотики добыть.
– А что такое ветряк?
– Тут торговцы есть на заправке, – похоже, ему не хотелось нас выпроваживать, не выжав хоть какого-то количества батареек за услуги. – Если пожелаете – дайте нам денег, и мы доставим медикамент. На сколько огурцов останетесь? Двадцать? Сорок?
– Огурцов? – Это обозначение времени меня озадачило.
– Статуя при входе – полая. Хороший звук издает. Бьем утром раз, вечером – еще раз. Два огурца – бывший день. Четыре – сутки.
– Давайте я заплачу за четыре, – осторожно предложил я. – А потом доплачу, если решим у вас погостить.
– Оптом было бы дешевле, – критически заметил Тамада. – С питанием, баней и свадьбой – десять цинков.
– С баней? – не поверил я ушам.
– И со свадьбой. Оба пункта программы – обязательные.
Я решил не задавать вопросов и, недовольно покрякивая, засунул руку глубоко в нутро рюкзака, долго рылся там, делая вид, что у меня осталось буквально несколько батареек. Насамоны тянули из меня деньги, как огурец тянет сок из земли.
– Вы что-то говорили о питании? – скромно спросил я, отдавая Тамаде цинк.
Он хмуро кивнул на открытую жестянку, отодрал от материи на столе кусок, положил на него пол-ложки тушенки и закинул себе в рот.
– Что это за диво такое? – спросил я, осторожно трогая белый лист. На ощупь он был похож на влажный картон.
– Хлебец. А что, у вас в Грушевке по-другому выпекают? – удивился он.
– У нас он буханками идет. – Я отправил кусочек в рот. По вкусу хлебец также напоминал влажный картон. А вот с тушенкой зашло веселей. Правда, когда я протянул небольшой кусочек мяса Герде (она не взяла), хозяин нахмурился. Этим людям не хватало пищи, лекарств, всего. И даже продавая услугу за огромные деньги, они все равно жадничали. Я успел съесть всего три ложки тушенки, когда Тамада спешно протянул мне огарок свечи, ключ с бирочкой и распорядился:
– Ваш номер – на втором этаже справа. Как устроитесь, отправляйтесь в баню. Собаке в баню нельзя. Там гигиена. Сейчас у нас утро, только пробил первый звон. Свадьба начинается ночью, после второго звона. Поэтому у вас будет свободное время.
– Снова утро? – не выдержал я. – С моего утра уже много времени прошло.
– У нас с Фермой двенадцать часов разница, мы проверяли с одним братом, который где-то добыл хронограф. Была идея синхронизироваться, но мы не договорились, кто будет под кого. Нас больше, они богаче. Вот и не договорились.
У меня возникло ощущение, что Тамада сейчас накроет свой тканевый хлебец руками, спрячет тушенку в карман, чтобы показать, что претендовать на большее количество пищи было бы с моей стороны неправильно. Поэтому мы с Гердой направились по деревянной лестнице вверх. В номере было очень тепло, у дверей стояло ведро с колодезной водой, постель заправлена белоснежным бельем.
Я зажег все свечи, которые нашел в комнате, заменил цинк в фонаре и при такой иллюминации осторожно развернул перевязку на лапе Герды. Шерсть вокруг раны изменила цвет, стала светлее. Перебитое место сильно распухло и горело. Как только я снял повязки и взял в руку ступню, собака жалобно заскулила. Лапа повисла, из раны показался гной. Ласково приговаривая, я сцедил желтоватое вещество, промыл лапу водой и обработал тампоном, спрыснутым виски. Внутри, под кожей, хрустела раздробленная в крошку кость. Что с этим делать – непонятно. Даже если бы у нас были антибиотики, нужна была операция. И рентген. И гипс. Я сделал новую перевязку и осторожно положил Герду на одеяло. Потом достал карту Кочегара и стал внимательно изучать обозначения.
