– Так это я и есть, – усмехнулся он.
– Меня к вам Царь Горы направил. – Я соскочил с перекладины и расстегнул рюкзак, чтобы достать оттуда подарок.
– А, Сашка! – Лысый махнул рукой – мол, какой он там Царь, так, пупс в песочнице.
Я протянул брату Егорию нож в кожаных ножнах и снова примостился рядом на жердочке.
Лысый нахмурился, расстегнул ножны, оголил клинок, внимательно его рассмотрел. Тут, рядом с огромным домом лысого, серая шершавая сталь выглядела особенно неказисто. На лице хозяина Фермы отразилось – нет, не разочарование, а сосредоточенность. Он вертел в руках охотничий нож и так и этак.
– И что это значит? – наконец спросил брат Егорий. – Как это понимать? Сашка, может, на словах что передавал?
– Я думаю, это что-то вроде привета. Такое «намасте, амиго»! Подтверждение, что он вас уважает. «В знак глубокого уважения», он сказал. Он просто попросил меня зайти на Ферму и отдать этот подарок брату Егорию.
Взгляд лысого остановился на собаке. Герда еще сильнее прижалась к моей ноге, пытаясь слиться с темнотой и не отсвечивать.
– А, понял, – сказал брат Егорий наконец. Он небрежно кинул ножик себе в карман. – Ну, тогда в качестве ответной услуги приглашаю тебя сегодня у нас переночевать. С нас – угощение и, если захотите, конная прогулка в страну туманов.
Я не слышал, что он говорит. Мой взгляд впился в глину под нашими ногами. Глина внутри загончика, на ограде которого мы сидели, была вся покрыта отлично различимыми следками – раздваивающиеся, остренькие сверху и скругленные снизу.
– Что такое? Черта увидел? – Лысый нахмурился. – Что с тобой?
– Там у вас следы. Что это за следы? Вы что, козлоногих тут выращиваете? – Мне очень захотелось снять с плеча ружье и просто держать его в руках, на всякий случай. Но это было бессмысленно.
Брат Егорий посмотрел на следы на земле и пощелкал пальцами перед моими глазами:
– Какие козлоногие? Ты тронулся? Свинья тут ходила. А там вот, – он показал на вход, – хлев. Мы свиней выпускаем на воле попастись. Ты свинью-то хоть видел, парень?
Свиней?! Да, в его словах был резон. Но кроме свиней я видел еще и порезанных людей. Место, где они погибли, было все истоптано именно такими следами. Вытянутыми, как ушки Герды, когда она внимательно во что-то вслушивается.
– Прошу прощения, но мне нужно идти, – сказал я и соскочил с перекладины. Подсел под лямки рюкзака, встал, опираясь на оградку.
– Сам не хочешь отдохнуть – пожалей собаку. Сучке надо поесть, загонишь – умрет.
– Ничего, она у меня натренированная. Нам бы дойти до корчмы «У Лейбы», кажется. Тут же у вас еще утро. Петухи только пропели, вы сказали. Спать днем вредно для шерсти. Блестеть перестает.
Я осматривался, пытаясь понять, с какой стороны подошел и куда двигаться дальше. Взгляд брата Егория стал еще более тяжелым, подвижные губы сжались, будто он готовился вот-вот принять какое-то нечеловечное решение. Но потом хозяин Фермы посмотрел на Гердочку, которой передалось мое волнение, и в его голову явно заскочила другая мысль. Черты лица немного разгладились.
– Корчма Лейбы стоит у дороги, высокий забор с факелами, мимо не пройдешь. К ней все тропы идут. Километров тридцать до нее.
– Прощайте! – Я сделал несколько шагов назад, лицом к нему, держа руку на прикладе. Но лысый вел себя мирно. Достал еще сигарету.
– Береги сучку, – посоветовал он мне. И, глядя в сторону, добавил: – Даже поесть не купил. Так, бедный, спешит куда-то.
Отойдя на расстояние прицельного выстрела, я повернулся к дороге и быстро зашагал вдоль нее. Нужно было отыскать поворот на бывшее гомельское направление, про которое говорил Царь Горы. Вскоре дорога действительно разветвилась. На перекрестке стоял надмогильный памятник, клееная гранитная крошка, на ней надпись золотом:
Жирнюк Михаил Афанасьевич
1960–2019
Пока сердца стучат любовью
Мы, вместе с мамой и свекровью,
Случим память с заботой нежной
И принесем цветы все, нежно
Деду – от женщин Жирнюков
Памятник был вырван из могильной плиты вместе с куском бетона. Поверх эпитафии Михаилу Афанасьевичу белым баллончиком чья-то рука цинично вывела:
Насамоны – прямо.
Поселок Сладостей – налево.
Ферма – сзади.
Левая дорога была шире, четыре полосы, хороший асфальт. Та, что шла прямо, представляла собой давно не ремонтированную двухполоску. Я выключил фонарь, нашел тропу в ста метрах правее от направления на Слодыч и поковылял по ней. Тридцать километров. Почти день ходу при моей не самой высокой скорости. В животе ощутимо урчало – съеденная свинина давно уже превратилась в чистую энергию, оставшуюся далеко за плечами. Переход будет непростым.
Шел и думал про следы. Не знаю, как выглядят эти козлоногие и насколько кабаны, которые теоретически могли потоптаться на месте убийства, отличаются от домашних свиней, которых в лесу быть не могло. Но следы на Ферме не просто напоминали те следы. Они были абсолютно идентичными.
Я снял с плеча двустволку, достал из рюкзака патроны, два засадил в стволы. Цилиндрики вошли с приятным звуком, будто кто-то подул в горлышко бутылки, по два патрона кинул в правый и левый карманы пальто. Поставил ружье на предохранитель и двинулся вперед, пытаясь при ходьбе издавать как можно меньше шума.
Идти становилось все труднее: мне показалось, что вокруг немного потеплело. Время от времени попадались черные пятна луж, тронутые ледком по краям и незатянутые в центре. Местами черная вода поблескивала на дне особенно глубоких следов. Голове стало жарко в заячьей шапке – надо будет искать замену.
Мучило беспокойство, все время казалось, что за нами кто-то крадется. Я отошел еще на сто метров вправо от основной тропы и стал пробираться по нетронутому насту. Герда всей своей фигурой, от ушей до хвоста, выражала глобальное сомнение. Может, она и согласна была перестраховаться после встречи со слишком настырным лысым кавалером, но подметать подлесок брюхом она не нанималась.
Все мысли окончательно растаяли, вытесненные лютой усталостью. Остались только рефлексы и мышечные реакции. Основной из которых была боль. Мы сделали три привала, на последнем Герда съела жестяночку корма. У нас оставалось еще пять собачьих перекусов, значит, в Поселке Сладостей нужно будет основательно пополнить припасы. Когда есть хотелось невыносимо, я подбирал и рассасывал льдинку. Голова кружилась, будто под стробоскопом на дискотеке. Время от времени я прищуривался и видел все время одно и то же – белый снег, ветви и корни деревьев, кусты, через которые можно было продраться, заросли, которые нужно было обходить, снова белый снег, ветви и корни деревьев.
А главное, черт-те что произошло с направлением движения. После долгого перехода вслепую по темноватому ельнику я свернул налево и попробовал нащупать дорогу или хотя бы ту хорошо протоптанную основную тропу. Но встретились мне только волчьи следы и разорванная на мелкие ошметки галка. Дороги не было там, где мы ее оставили. Успокоив себя тем, что иногда шоссе делает многокилометровые изгибы, я продолжал идти прямо (или туда, где, как мне казалось, находится это «прямо»). И вскоре наткнулся на асфальтовую дорогу по правую сторону. Я попытался состыковать в уме, как дорога могла перескочить через нас и найтись с другой стороны относительно нас, но не справился с этим. Вообще я слишком устал, чтобы делать адекватные выводы. Мне только нужно было дойти. До этой. Хреновой. Корчмы. Упасть там на кровать. И выключиться часов на сорок. А потом съесть полтеленка.
