Пришлось далековато возвращаться, и весь эпизод вызвал мысли о благословенной жизни в Вольной муниципалии. Пока еще брезжила последняя возможность тамошнего бюргерского счастья. Я уже увидел, какие опасности обещает прогулка. Центральные полисы замерзают насмерть, а в нескольких часах ходу от них стоят нетронутые леса, из которых можно не вернуться. Порядок, который установился в бывшем городе-герое Минске, выкристаллизовался из сотен смертей. Может, напрасно я бросаю вызов этому порядку? Если через дюжину снов я осознаю бессмысленность своего странствия, вернуться будет невозможно, останется только один путь – вперед. Uber из пустошей не вызовешь.
Я глотнул виски из горлышка – за упокой души велосипедистов и решение идти дальше. Некогда самый дешевый из доступных купажированных шотландцев, Teacher’s расцвел на языке запахом старого доброго света. Волна тепла достала аж до кончиков пальцев.
Герда черной тенью следовала за мной. Глаза быстро привыкли – тут было больше снега, благодаря чему была лучше видна стрела дороги, которой следовало держаться. В ста метрах от шоссе по насту, присыпанному снегом, была протоптана настоящая магистраль. Я ненадолго зажег фонарь и увидел сотни следов: человеческие ботинки, кроссовки, конские подковы, выдравшие снег прямо до дерна, на отдельной кабаньей дорожке попадались массивные раскопы – вепри искали еду, срывая рылом слои земли. Похоже, дорогами пользовались лишь самые непуганые идиоты.
Мне казалось, что после пережитого шока я смогу дойти до Фермы без отдыха и снов, но ходьба под тяжелым рюкзаком успокаивает, избавляет от тревожных мыслей и мыслей как таковых, а потом медленно вытягивает жилы, высасывает всю энергию. Каким бы напряженным или перепуганным ты ни был, сколько бы твоя кровь ни вскипала от адреналина, через тридцать-сорок километров обязательно начнешь цепляться рюкзаком за деревья, спотыкаться все чаще и в конце концов упадешь и будешь готов спать прямо на снегу. Заброшенных микрорайонов на моем пути больше не попадалось, и пытаться найти другой населенный пункт с помощью карты, не зная собственного текущего местоположения, было глупо. Поэтому как только посреди заснеженного поля я увидел какой-то одиноко стоящий сарай, то сразу свернул к нему. Не надеясь найти ничего лучшего.
От хозяйского дома рядом с хозпостройкой остался лишь фундамент. Скорее всего, строение когда-то просто разобрали на бревна и перевезли в другое место дачники. Сарай не тронули, ни к чему этот хлевок сельчанам-любителям. Внутри постройки все еще стоял запах животных – у входа был загон для коровы. На сеновал вела деревянная лестница, и после лаконичной, но эмоциональной дискуссии в стилистике британского парламента ее собачье величество разрешило затянуть себя наверх. Решительную роль в обмене аргументами в дебатах сыграла жестянка собачье-кошачьего корма, против которой у Герды возражений не нашлось.
Закопавшись в сено, я почти сразу заснул. Был бы рад слукавить, что снилось мне лето в деревне, но это было не так: ночь снова пугала меня кошмарами.
Первое, что я почувствовал при пробуждении, был лютый холод. Как и в прошлую ночь, я совершенно не представлял, сколько спал. Без сигналов Гацака счет времени, проводимого на ходу или лежа, стал абсолютно относительным. Ноги вынесли меня на тропинку, я почти бежал вперед, представляя себе зажаренную свиную колбасу, которую куплю на Ферме (если до нее доберусь). Лямки рюкзака поскрипывали от быстрой ходьбы, Герда вяло трусила рядом, явно не одобряя выбранный мной темп. Именно в этот момент я впервые увидел идущего.
Надо сказать, что света вокруг стало как будто чуть больше и цвет неба изменился, став серебристо-туманным, а не медным, как в Грушевке. Возможно, пелена, отделявшая наши белые снеги от загадочного источника света, на который намекал Рейтан, стала тоньше. Так или иначе, бредя сквозь белое поле, я ясно видел частокол сухого камыша далеко впереди. И вот из небольшого зазора в этом сухостое выскользнула черная фигурка. До нее было довольно далеко, но было видно, что это человек, он один, с ружьем за спиной, и идет быстро.
Тут случилось нечто неожиданное: я еще больше ускорил шаг, чтобы нагнать его и спросить, сколько осталось до Фермы. Но он, не меняя темпа, взял значительно левей тропы. Причем сделал это автоматически и без колебаний, так, будто это было негласным правилом для всех встречных в пустошах. Я направился к нему, но он, заметив это, резко остановился. Когда до фигурки оставалось шагов сто, человек снял с плеча ружье. Герда рыкнула и собралась уже бежать и откусывать ему гениталии.
– Рядом, – спокойно скомандовал я ей и тоже остановился.
– День добрый! – крикнул я человеку, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более приветливо. – Я только спросить хочу! – Я поднял руки вверх, показывая, что намерения мои самые благонадежные.
Человек, рассматривая меня, ничего не ответил. Я сделал несколько шагов навстречу. Он крикнул:
– Стой! Ближе нельзя. Буду стрелять.
– Скажите, пожалуйста, далеко ли до Фермы? – спросил я.
– Сорокет кэмэ. По трассе, – глухо буркнул он.
– Извините, пожалуйста, может, у вас найдется чего пожевать? Очень есть хочется, а по дороге ничего и нет.
– Так не делается, – спокойно ответил встречный.
– Я хорошо заплачу! Бутерброда бы какого. Или колбасы. Хоть что-нибудь. Живот ноет, аж кишки в бантики завязываются.
Человек постоял с минуту, уставившись на меня, и снова произнес:
– Так не делается. Видишь человека – забирай на несколько шагов правее, и он делает то же самое. Иначе можно стрелять. Так не делается.
– Помираем с голодухи с собакой, – решил я прикрыться ее величеством.
– Свиной стейк. Целый хлебец и кусок сала размером с камень-кресало. Десять цинков, – предложил он. Цена была космической, но что сделаешь. – Я положу мясо на землю и отойду на сто метров. Ты забери и положи цинк. Если обманешь, буду стрелять!
– Договорились! – чуть не захлопал я в ладоши.
Пока мы танцевали этот танец купли-продажи, я понял, что человек был шахтером: на это недвусмысленно указывали не только его манеры, но и М-16 с подствольным гранатометом. Если бы он был бандитом, мог бы легко срезать меня очередью из своего пристрелянного ствола. Но у шахтеров свой кодекс. Мы уважительно разошлись, я свернул к леску в чащобу, наломал ельника, развернул пластиковый пакет и нашел там толстенную, щедро посоленную и как следует пропеченную свиную полендвицу. Про то, как я ел ее, обжаренную на двух веточках до хрустящей корочки, люди Земли когда-нибудь сложат эпическую поэму. В нем найдется место и для привкуса дымка, и хруста крупных кусочков морской соли на зубах, и Герде, которая смотрела на меня, как жена Бога, должно быть, смотрела на Бога, когда он создавал этот мир. Конечно, нашелся маленький кусочек и для нее. Глотая его, она жмурилась от наслаждения.
Как всегда после горячей еды, настроение резко пошло в гору, а желание куда-то идти упало до нуля. Я еле-еле лениво переставлял ноги, и следующие сорок километров в голове крутились разные – самые изобретательные – варианты привлечения некрупных четырехлапых созданий с хвостом для перемещения сильно наевшего человеческого тела. Герда мое настроение чувствовала и потому держалась немного поодаль. И только разлитая по ногам и рукам лень не позволила мне предметно заняться ее запряжкой.
