Снова наступила тишина. Я все ждал, когда мне предложат уйти и пожелают счастливого пути. А Царь, кажется, цеплялся за наше общение. Видимо, колебался в непростом решении, которое должен был принять. Тут коврик за его спиной отодвинулся, и женский голос театральным шепотом спросил: «Саш, ну как? Долго еще?» Хозяин сделал резкое движение рукой с оттопыренным пальцем себе за спину, и женщина исчезла в темноте.
– Я когда-то геофак БГУ закончил, – сказал Царь с совсем другой интонацией, бросив быстрый взгляд на подчиненных. Как будто раздумывал, не убрать ли Мазая и Зайца из комнаты, пока идет доверительная беседа. – Помнишь, как в «Недоросле» Фонвизина помещица Простакова про географию говорила? Наука извозчицкая. Ведь кто еще, кроме извозчиков, мог интересоваться, где Петербург относительно Москвы находится? И вот теперь для географов опять наступило интересное время: познанный мир снова стал непознаваемым. Возобновилась недостижимость расстояний. А отсюда и прет всякая дурь. Прочитал недавно в газете. Как там было написано? Британские ученые направились к краю Земли. И уже даже почти пришли. Лазят по нему. По краю. И ведь это не просто дурь. Не просто обман. Это сервировка. Причем занимался ею не очень опытный повар. Кто-то хочет нас заставить поверить в то, что Земля плоская.
– И что по ней рассекают невры, скифы, козлоногие… – добавил я в тон ему.
– Нет, про невров я ничего не скажу, у нас патрули такое, бывало, видели… Я не об этом. Я про то, что нам сервируют плоскую Землю под каким-то средневековым соусом. Мол, все, что мы думали, что знаем про космос, – это фейк. Созвездия были просто нарисованы на небесной сфере, а космическая программа, начиная с Гагарина, создавалась на «Мосфильме» и в Голливуде. А вот средневековые люди – они не ошибались! Три слона, черепаха, кит! Скифы, амазонки, горы по краю, чтобы вода с земной плоскости не стекала. Но тот, кто это сервировал, не знает, что в Средневековье люди были отлично осведомлены, что Земля на самом деле шарообразная. Потому что монахи читали античных философов и астрономов. Потому что уже Аристотель по земной тени на луне доказал тезис Пифагора о том, что Земля имеет форму шара. А миф про плоскую Землю вместе с картинкой с тремя слонами и черепахой возник ре-тро-спективно. В девятнадцатом столетии. Когда на фоне достижений рационального века возникла необходимость очернить прошлые столетия мракобесием. Любой географ в курсе. Но этот мир сервирует не географ.
Царь перебрал лежавшие перед ним сокровища. Посмотрел на меня, на Герду, покрутил клинышек бородки сначала в одну сторону, потом в другую. Наконец произнес с интонацией судебного приговора:
– Мазай проводит тебя до дороги на юг. Ты идешь в сторону бывшего Слуцка?
– Я держу курс на Гомель, – радостно поправил его я. – Просто заблудился немного, когда с кольцевой поворачивал. Сейчас буду забирать направо.
– Держись подальше от широких дорог, – посоветовал Царь. – Я отпускаю, невры – не отпустят. Пойдешь пока по заброшенному Слуцкому шоссе. В одном сне отсюда найдешь большую Ферму. Ее трудно пропустить, стоит прямо у дороги.
– В одном сне? – переспросил я.
– Мы так обозначаем расстояния. Один сон – когда на протяжении отрезка пути приходится один раз остановиться для основательного отдыха. Семь снов – это как раньше неделя. Хотя, конечно, зависит от выносливости того, кто идет.
Я отметил про себя разумность такого измерения пространства.
– После Фермы повернешь налево и через Садки Рыболовов, через Источник Напряжения придешь к Поселку Сладостей. Фабрики тамошние производят большую часть лакомств нашего мира. От Фермы туда идти всего два сна. На пути есть корчма «У Лейбы» и заезжий двор «Пшымыслав», его держат три поляка. Поселок Слодычей стоит фактически рядом с гомельским направлением, там тебе помогут разобраться, как дальше ориентироваться.
– Большое спасибо! – Я поклонился.
Царь опустил взгляд. Видимо, не хотел смотреть мне в глаза, произнося то, что собирался сказать. Может быть, просто не привык кого-то о чем-то просить и поэтому чувствовал себя неловко.
– Но я хотел попросить тебя об одной услуге. Там, на Ферме, живет один мой добрый друг. Он там хозяин. Может быть, самый богатый человек из ныне живущих. Его люди разводят свиней и коней на продажу. Он из братства «Автаз». Гора от него по-прежнему во многом зависит. Зовут его брат Егорий. Передай ему, пожалуйста, от меня подарок. В знак глубокого уважения.
Он взял со столика нож в кожаных ножнах и протянул мне. Тяжелая рукоять, изготовленная из эбонитовых и костяных пластин, сложное тиснение по коже ножен, украшенное серебряной нитью. Я расстегнул пуговку и оголил лезвие. Ничего особенного. Начало двадцатого века. Сероватая, небрежно отполированная сталь. Обычное приспособление для охоты, которое могло принадлежать какому-нибудь учителю гимназии. На царский подарок не тянет. Но иногда цари дарят не вещи, а послания. Возможно, я колебался дольше, чем от меня ожидали, потому что Царь посчитал необходимым добавить:
– Я бы послал Мазая или кого-нибудь из его зайцев. Но брат Егорий их не любит за придурковатость.
– Чего это? – попробовал встрять в дискуссию Мазай, но самодержец пронзительно глянул на него, и бородач примолк.
– А чтобы все было по справедливости… – Тут он сделал длинную паузу, а я в тот момент не мог понять, о какой «справедливости» он говорит и почему к ней апеллирует сейчас. – Так вот, для справедливости и равновесия я хотел бы подарить тебе копыто. Без копыта у тебя в пустошах вообще никаких шансов.
Перед ним лежала роскошная двустволка: с одним стволом под другим, с инкрустацией по цевью и щекам приклада. Он поднял ее со столика, подбросил высоко в воздух, словил за шейку приклада.
– Скорее всего, на этом копыте кровь, иначе его бы не выкинули в помойку. Видишь, легкое? Настоящее произведение искусства. Не очень старое, несмотря на то, что золотом украшено. Восьмидесятые годы двадцатого века. Ижевский завод, лимитированная серия.
Тут он неожиданно бросил ружье мне, и оно чуть не грохнулось вниз – я успел подхватить его у самого пола. Подняв двустволку левой ладонью под цевье, правую положил на ложе: длина была идеальной. По коробке шел рисунок: серебряный стебель полыни переплелся с золотой веткой клена, и все это на фоне «морозных узоров» в виде остроконечных кленовых листьев.
– Красивый… механизм, – не выдержал я. Мысли о том, чтобы снова отказаться от оружия, не возникло. Я слишком хорошо помнил вкус страха во рту, когда вокруг чернота, сердце сжато ужасом, а из средств обороны – разве что зубы Герды.
– Мазай даст тебе три коробки восьмимиллиметровой картечи и баллистол. С двадцати метров башку пробьешь даже тираннозавру. Только осторожно – отдача лютая.
Я снова поклонился и стал вытягивать Герду прочь из покоев самодержца. Тот проводил нас сочувственным взглядом. Когда мы были уже в дверях, ковер за его спиной отодвинулся и тот же самый хорошо слышный девичий шепот спросил из темноты: «Саша, ну все? Закончили вы?»
