«Не печалься, человек с собакой. Ты не один на этой дороге».
Как бывает после привала, идти стало не легче, а тяжелее. Отдохнувшие мышцы с неохотой принялись за опостылевшую работу. Герда пробовала развеселить меня, играя с пятнышком света от моего налобника, заглядывая в глаза и усмехаясь своей озорной черной мордочкой.
Мы забрали ее щенком из приемника на Гурского, этого уютного адка для домашних животных. Отловленных на улицах котиков и собачек в этом гестапо держали в среднем три дня. Тем, кто вел себя «агрессивно», яд вкалывали и того быстрее. Их разбирали на полезные для промышленности (клей, мыло, желатин) запчасти, а остальное отправляли на комбинат, сжигающий мусор. Я рад был бы рассказать историю про мамку, которая погибла под колесами грузовика, и про три пушистых комочка, которые пищали у ее тела, пока их не подобрали заботливые руки отловщиков и не поместили на передержку в ветстанции.
Но все было не так.
Наш пушистый комочек был «отказницей». От ее мамки и двух братиков хозяева отказались в сентябре, когда закончился дачный сезон. Привезли сами, заранее сняли ошейник и сказали, что это чужая дворняга. Но работников адка́ трудно обмануть, они насмотрелись на собачьи смерти: какая же «чужая», когда слушалась хозяев и все никак не могла поверить, что ее с детками сунут в клетку, только что продезинфицированную после предыдущего собачьего горя.
Не знаю, кто идет на такие должности, но «ведущий специалист», который нам все это рассказал, показался добрым человеком, когда-то любившим животных так же, как и все люди. Просто необходимость каждый день принимать решения, кому жить, а кому нет, сделала его чувства к котикам и собачкам весьма специфическими. Он рассказал нам, что мамку Герды пришлось «усыпить» на пятый день, потому что она вела себя «агрессивно». Не смогла простить предательства хозяев. Братьев Герды забрал на передержку какой-то милиционер, понадеявшись вырастить из них суровых служебных почти-овчарок, а нашу девочку никто не брал. Она спала, когда мы везли ее в такси.
Свернулась у меня в руках и сопела, черная и горячая. Потом, правда, больше полюбила хозяйку. Пока та от нас с Гердой не отказалась. В последнем, правда, виноват я, а не она.
За кольцевой, насколько хватало глаз, громоздились одинаковые коробки дешевого типового жилья. Своей невыразительностью эти районы раньше напоминали мне окружение аэропорта имени Ататюрка в Стамбуле. И где хозяева всех этих жилищ? В какой-нибудь женской коммуналке в Зеленом Луге? Ни одного горящего окошка. Ни движения, ни дымка.
Без солнца и звезд на небе понять, насколько продолжительным был твой переход, можно только с помощью часов. Часов у меня не имелось, осталось довериться субъективным ощущениям. По карте от кольцевой до поворота на Гомель было два раза по стольку же, сколько от Грушевки до кольца. По ощущениям я уже проковылял именно такой отрезок. Чувство времени теперь состояло из степени окоченения ног, из количества мыслей, которые я успел передумать от поворота, и боли в позвоночнике от веса на спине. Ноги замерзли сильно, надо будет после ночлега натянуть еще одни носки. Позвоночник ныл ровно, по всей длине, каждый шаг сопровождался болью. Что касается мыслей, то их почти не стало. Тело слишком устало, чтобы витать в облаках.
Честно говоря, с каждым новым протоптанным километром я чувствовал нарастающее разочарование. Тут, за высокими стенами муниципалии, все было совсем не так, как я ожидал. Мне виделось, что как только я отойду от Грушевки настолько далеко, чтобы не видеть колокольни Гацака, как только поднимусь на достаточно высокий холм, то на горизонте проглянет хотя бы какая-то надежда. Которая даст силы двигаться дальше. Сам переход мне представлялся по-другому. Толпы торговцев специями, караванщики с углем, продавцы горячих напитков и экспортированных сладостей давали основания полагать, что за стеной тоже есть какой-то движ. Что слово «пустоши» – это метафора, означающая просто менее заселенную территорию, где вместо медка тебе нальют дрянного пива, вместо пиханной пальцем колбасы втюхают кебаб с собачьим кормом, но будут и люди, и хотя бы какой-то сервис. И, имея достаточно цинка, ты не погибнешь от холода.
Но пустоши, по крайней мере на первый взгляд, оказались промерзшей и безлюдной пустыней. Надежда на то, что где-то за поворотом цивилизация возродилась и за две батарейки можно съесть rare бургер с халапеньо и картошкой по-деревенски, отдалялась как минимум на двадцать километров вперед – расстояние до видимого с огромной эстакады горизонта.
Что, интересно, имел в виду Шахтер, когда говорил, что еды тут больше, чем в Грушевке?
Справа показалась широкая трасса, на которой виднелось множество замерзших машин. Я поднял с обочины камень, саданул по стеклу «Порше Кайенна», открыл дверь и, оставив рюкзак у колес, влез внутрь вместе с Гердой. На кожаных сиденьях было настолько холодно, что под зад пришлось положить коврик. Спать в машинах – не вариант, отметил я автоматически. Нужно искать более подходящие вписки. Я сравнил различимый глазом поворот с трассой Могилев – Гомель, обозначенной на карте. Изгиб, как мне показалось, был такой же. Вообще, я уже настолько устал, что, на секунду прикрыв веки, чуть не провалился в сон.
– Стоп! Не спать! Заболеешь или не проснешься! – скомандовал я себе. – Ищем жилье и еду!
Выбравшись из машины, подлез под рюкзак и медленно встал, опираясь о капот. Герда выходить из машины не хотела – смотрела на меня умоляюще: мол, давай останемся тут отдыхать, садист ты! Ее батарейка тоже кончилась.
Я стал внимательно осматриваться по сторонам в поисках места, где можно было бы заночевать. Через несколько километров от кольцевой пошли ровные ряды типовых девятиэтажных панелек, расставленных через одинаковые промежутки. Ни деревца, ни кустика – все, что не было выкорчевано при строительстве, сожгли для отопления.
Мы свернули с проезжей части (я еще не успел удивиться, заметив свежие на вид следы трех велосипедных шин – велосипеды должны были свернуть на свой юг значительно раньше) и углубились в микрорайон. Герда решила взять ситуацию под свой контроль – загнув хвост вверх, она подбежала к подъезду одной из девятиэтажек и начала призывно лаять. Сюда, сюда, идиот!
Я как следует осмотрел дом снаружи. Над некоторыми окнами виднелись черные полосы, которые подчеркивали сильно закопченные стеклопакеты. Кое-где из стен или законопаченных тряпками дыр в стекле торчали жестяные трубы буржуек. Но были и квартиры без следов отопления по-черному. Логично было допустить, что там никто не жил после блэкаута. Поэтому припасы не должны быть съедены подчистую.
В этом подъезде чистые окна – на третьем этаже слева, на пятом справа и на седьмом слева. Я без всяких помех вошел внутрь. На входе не было даже кодового замка.
Двери всех помещений на площадках были заперты: видимо, мародеры сюда не дошли, понимая бедность этих кварталов. Третий этаж. Стеклянные двери в вестибюль на две квартиры. Я снял рюкзак, рассадил стекло ногой и осторожно, чтобы не поцарапаться, нащупал защелку простого кнопочного замка с той стороны. Оттянул, открывая. Поправил налобник. В вестибюле было две двери. Одна – направо, окна этой квартиры должны выходить на другую сторону дома, а другая – налево. Мой вариант.
