Одно слово – пустоши.
Бог отделил свет от тьмы, а потом пришел человек и залил тьму светом. В итоге тьма все-таки пока побеждает.
Еще я подумал, что все эти «невры» и «края Земли» – такое же последствие, как и деурбанизация. Забери у человека свет, и он увидит невра, а не велосипедиста. Свет выключает фантазию. А фантазия в темноте часто работает на то, чтобы напугать посильнее.
После встречи с рыскунами мир снова казался мне безопасным и понятным. Как в Грушевке. Однако с ориентированием возникла неожиданная трудность: на карте проспект только один раз пересекался с широкой дорогой, и это была кольцевая, но на самом деле широченные магистрали отходили в сторону через каждые два-три километра. Я пытался опознать местность и не паниковать. Наверное, перед кольцевой жилых домов должно стать меньше, ведь кто хочет жить с автомобильным морем под окном?
Рассуждая так, я отметил, что во многих машинах на нашем пути отсутствовали колеса, и чем ближе я подходил к двум разделенным проспектом жилым комплексам, тем больше становилось «безногих» машин.
Я помню рекламу этих башен. Первая похожа на пирамиду, вторая вознеслась до облаков стоэтажным параллелепипедом. Они когда-то принадлежали одному застройщику и продавались под одним поэтичным названием, кажется, «Лисицкий и Малевич». Их возведение пришлось на пик уплотнительного бума, когда высотными домами для тех, кто считал себя богатыми, застраивались целые районы у метро. Теперь громадины на многие тысячи квартир устремлялись к черным небесам мертвыми сгустками тьмы – ни огонька, ни движения. Через некоторые этажи пунктиром просвечивали рыжеватые небеса: там были большие квартиры на всю ширину дома, и панорамные окна позволяли увидеть и восход, и закат. Еще бы вспомнить, находились они до первой кольцевой или уже за ней.
Герда, что-то унюхав, пронеслась вперед и вернулась с таинственным выражением на морде, мол, сейчас сам все увидишь.
Машины вдоль проспекта стояли уже не просто без колес, но и без дверей, без капотов, без багажников. Кое-где в поисках дешевого металла с них отвинтили даже крылья.
Баррикады были абсолютно черными, в два человеческих роста. Материал, из которого их сложили, выглядел как мягкий кирпич, который лоснился в свете налобника. В нескольких местах наблюдались сильные, аж до ржавой проволоки, прогалины. Я не сразу понял, что эти сооружения вдоль домов построены из автомобильных колес. Асфальт между ними был обугленный, с подпалинами взрывов, забросанный крупными кусками стекла, самодельными снарядами и огромными камнями.
Пулевых отметин в резине баррикад виднелось немного: похоже, настоящего оружия у тех, кто тут столкнулся, было мало и патроны кончились быстро. Пули, очевидно, проходили через покрышки, даже не смещая с места тяжелые диски. Значит, строили баррикады не для защиты от пуль.
На земле было разбросано множество грязных мешков с песком. Герда старательно их обходила. Из одного мешка торчало самодельное копье, в котором я узнал лыжную палку с примотанным к ней кухонным ножом. Почему-то в том месте, где копье пронзило мешок, блестело красное повидло. Подойдя ближе, я понял, что мешком с песком был мертвый человек. Покойник лежал лицом в землю. Его серая ладонь была обгрызена до кости. Над локтем нарисован черным маркером треугольник.
Меня замутило. Я отошел от баррикады и, направив сноп света себе под ноги, стал осторожно пробираться по самому центру проспекта. Голова, как я ни запрещал ей строить какие-либо теории, рисовала разные версии нападения, и каждая – еще более голливудская, чем предыдущая. Зомби, скифы, андрофаги. Беззащитные жители двух столпов гуманизма вместе борются с осадой нелюди, которая прет из-за кольцевой. Баррикадируют входы, выставляют охрану, гибнут от ран.
В луч под ногами вплыл песочный куль. Вот то, что когда-то было головой. Часть черепа и глаз заменены большим камнем. Запущенным не иначе из самодельной пращи. Ведь что еще могло так расколоть кости? Над локтем руки, которую покойник успел поднять к лицу перед тем, как умереть, красовался старательно выведенный маркером параллелепипед.
Я повернул голову направо: над баррикадой перед входом в пирамидальный дом висел хорошо заметный флаг с треугольником. Над подъездом громадины слева фонарь высветил приделанную пластиковую табличку со старательно выведенным параллелепипедом. Вот такие зомби. Война красной и белой розы. Ланкастеры против Йорков. За что они боролись? Отбивали друг у друга остатки еды, вместо того чтобы объединиться и отправиться на ее поиски вместе? Я ускорил шаг.
Невдалеке от перессорившихся Лисицкого и Малевича открылось небольшое поле, посреди него приземлился огромный гипермаркет. Я свернул к моллу, надеясь найти нам припасов. Ведь рано или поздно даже после увиденного мне захочется есть. Но из ангара было вынесено абсолютно все. Кто-то пробовал разодрать даже сделанные из фольги трубы вентиляции, шедшие под самым потолком. Вытянули не только кассовые аппараты (хотя кому и зачем они могли понадобиться?), но и алюминиевые прилавки, на которых раньше размещался товар. Чувствовалось, что долгое время гипер был Меккой для мародеров всех сортов, отсюда тащили сначала самое ценное, потом полезное, а когда ценное и полезное кончилось, перли то, что можно было легко уволочь. На память, что был на этом месте. И это закончилось тотальным опустошением, как в церкви после нашествия Золотой Орды. Разве что под ногами блестели вмерзшие в ледок купюры. Почему никто из грабителей их не забрал, было понятно: какой смысл в бумажках, если они не горят?
По сторонам проспекта потянулись ангары, автоцентры, стоянки и харчевни, жилая застройка отступила назад. По всему было видно, что приближается большая транспортная развязка. Вскоре проступили очертания высокой эстакады, под которой налево и направо текла черная река автострады. У подножия моста мне почудилось цветное мелькание: что-то сияло у самой земли цветом молодого клевера. Герда была спокойна – значит, никакой опасности для нас этот предмет не представлял. Ускорив шаг настолько, насколько позволял надетый на плечи шкаф, я увидел старательно очищенный от снега и льда пригорок, а на нем – продолговатый металлический предмет, прижимавший к земле какой-то белый клочок. Стена была освещена ХИС – люминофором, который я видел у велосипедистов.
Металлический цилиндр оказался небольшим термосом, под которым лежала бумажка с написанной карандашом запиской. Я сбросил с себя тяжесть, достал из рюкзака коврик и консервы для Герды.
– Привал, – скомандовал я устало, разложил коврик на замерзшей траве и упал на него.
Герда с голодным рыком уделила внимание своему пайку. Я взял термос, предполагая, что там может оказаться какой-нибудь, извините, фалафель. Открутив крышку, обнаружил внутри горячий, настоящий, но почти несладкий чай. Это было настолько кстати сейчас, после продолжительного пешего пути, усталости, холода, что я чуть вслух не сказал «спасибо!». Сделав несколько глотков, я понял, что склон от снега и льда почистили тоже мои невидимые друзья, пусть педаль для них всегда будет легкой. Хлебнув еще несколько раз, сдвинув заячью шапку на затылок, я лег на землю, полежал немного, отдыхая. Потом развернул записку, прочитал. Она меня тронула.
