Мы не говорили ни о Максе. Ни об отце Тедди. Ни о Сойере.
Просто на несколько часов отрешились от всего, вызывающего беспокойство.
Но настало утро. Настал следующий день. Тедди, наверное, все еще дрыхнет внизу, а с Лео меня разделяет одна дверь, в которую осталось лишь постучать. И то, чего было столь легко избегать этой ночью, при свете дня избегать уже смысла нет.
Бросив взгляд на зажатый в руке мобильный, я стучу в дверь. По другую ее сторону раздается недовольное мычание.
– Лео?
– Уходи.
Я делаю вид, что не расслышала.
– Можно войти?
– Нет.
– Здорово, – отвечаю я и распахиваю дверь.
Первое, что бросается в глаза, – валяющаяся посреди комнаты зеленая спортивная сумка. При воспоминании о том, как брат всего несколько дней назад аккуратно ее собирал, меня охватывает печаль.
– Чего тебе? – ворчит Лео, высовывая из-под одеяла растрепанную голову. У него такая недовольная физиономия, что трудно не рассмеяться.
Я сажусь на край его постели.
– Хотела посмотреть, проснулся ли ты.
– Ты же поняла, что я спал. – Лео снова накидывает на голову одеяло.
– Ну, теперь уже не спишь, поэтому давай поговорим.
Он снова недовольно стонет, переворачивается на спину и тянется за новыми очками, лежащими на тумбочке.
– Не знаю, готов ли я об этом говорить.
– Ты сказал, что мы поговорим об этом «завтра».
– Нет, это ты так сказала.
– Что случилось? – не терпится узнать мне. – Что он сделал?
Лео садится у стены, подоткнув под спину подушку. На его лице мелькает раздражение.
– Почему ты решила, что это он виноват в разрыве?
– Потому что ты – это ты, – отвечаю я, желая вызвать его улыбку, но брат, наоборот, мрачнеет.
– Вряд ли с этим согласится Макс.
Я боюсь услышать, в чем же дело, но все равно не могу не спросить:
– Почему?
– Потому что это я разорвал наши отношения, – очень тихо говорит Лео.
– О, – выдыхаю я, и мой вздох повисает между нами.
– Это было неизбежно, – пожимает плечами брат. Он как-то жутковато спокоен, словно речь идет не о нем, а о ком-то другом. – В последнее время мы только и делали, что ругались из-за следующего года. А потом я поехал к нему, увидел его с новыми друзьями, новой группой и новой жизнью и понял: мы лишь тянем друг друга назад.
– Но ты его любишь.
– Я хочу поступить в Институт искусств, – продолжает Лео, словно не слыша меня. – Хочу.
– Так поступай.
– При любой мысли о Мичигане я начинаю чувствовать клаустрофобию, будто меня силком заталкивают туда. И меня действительно заталкивают силком. А я этого не хочу и сопротивляюсь.
– Ты сказал об этом Максу?
Лео опускает взгляд.
– Нет. Я сказал ему, что не подавал заявление в Мичиган.
– Что? – поражаюсь я. – Но я думала…
– Я так и не смог заставить себя это сделать, – ровным голосом отвечает он.
– Лео…
– Знаю, – сдавленно произносит брат. Он говорит медленно, словно пытаясь сдержать готовый пролиться поток слов. – Я заполнил документы, но не отослал. И как только я принял окончательное решение, с плеч свалилась огромная тяжесть. Но я не хотел терять Макса…
– Потому что любишь его.
Лео не обращает внимания на мои слова.
– Поэтому я не собирался говорить ему об этом сразу. Хотел подождать. Хотел провести еще одну неделю вместе, ни о чем не переживая, но потом приехал в Мичиган, и Макс с таким воодушевлением принялся показывать мне кампус, что спустя какое-то время я просто не смог продолжать ему лгать.
– Потому что любишь его.
– После чего мы с ним сильно поругались, и я понял, что у нас слишком много всего накопилось и создавшаяся ситуация для меня невыносима. – Лео опускает взгляд на руки и моргает. – Поэтому я порвал с ним.
– Но по-прежнему любишь его.
– Все очень непросто, – качает он головой. – И я все испортил.
– Да, но ты…
– Да, – отрывисто бросает Лео. Внутри у него что-то надламывается, глаза наполняются слезами. – Я люблю его, да.
– Это уже немало, – мягко замечаю я, и мои мысли сами собой уносятся к Тедди. – Когда любишь кого-то и он отвечает взаимностью.
– Но этого недостаточно. – Лео снимает очки и трет глаза тыльной стороной ладони.
Хрупкость отношений между людьми вызывает у меня грусть. Если два человека, любящие друг друга так сильно, как Лео и Макс, могут столь просто расстаться, то тогда на что надеяться остальным?
– По дороге домой, в автобусе, я читал о «лотерейном проклятии», – говорит Лео, возвращая очки на нос. – Как думаешь, оно распространяется на членов семьи и друзей?
– По типу мобильной связи? – шучу я и, когда он не улыбается, качаю головой: – Вряд ли. И я не верю в проклятия.
Лео одаряет меня красноречивым взглядом. Я знаю, о чем он думает: что с таким прошлым, как у меня, мой выбор не верить в проклятия является впечатляющим актом магического мышления
[10]. Но это не так.
Невезение существует. И с моей стороны было бы безумием думать иначе. Но я верю – и должна верить – в случайность. Поскольку представить, что мои родители погибли из-за проклятия, или из-за того, что так было суждено, или еще по каким-то великим вселенским замыслам… Даже я не думаю, что мир настолько жесток.
– В Интернете полным-полно статей о победителях, – продолжает Лео, – жизнь которых пошла под откос. Самоубийства, смерть от передозировки наркотиков, разрушенные семьи. И многие из них разорились. Неважно, сколько они выиграли. Каким-то образом их выигрыш в конце концов оборачивался бедой.
– Это просто статьи, – отвечаю я, а сама думаю о Тедди, обо всем уже случившемся и о том, что это я – к лучшему или к худшему – положила начало происходящему.
Лео со вздохом откидывается на подушки.
– По-моему, мне просто необходимо мороженое.
– Уверен, что не хочешь…
– Мороженое! – твердо повторяет он, и я киваю.
Брат выпрыгивает из кровати, ловит мой устремленный на мобильный взгляд и вопросительно поднимает брови. Я робею.
– Пришло письмо из Стэнфорда.
– То самое?
– Я еще не открывала его. Не хватило духу сделать это в одиночестве. Но я не знала, в каком ты настроении.
