Дядя с тетей все сделали для того, чтобы я чувствовала себя частью их семьи. Но сколько бы я ни пыталась, никак не могла полностью впустить их в свое сердце. По моему печальному опыту семья – довольно хрупкая вещь. И быть частью чего-то – настоящей его частью – означает: у тебя есть что забрать, тебе есть что терять. А я и так слишком много потеряла.
Может, я и правда сейчас больше смахиваю на полуостров – примыкающий к материку и в то же время обособленный. И от того не менее одинокий. Я не хочу быть обособленной. Я хочу быть поглощенной их маленьким континентом. Хочу перестать думать об ужасах, которые могут случиться, если это произойдет. Хочу быть больше дочерью, чем племянницей.
Хочу быть частью их семьи.
Но это значит, что мне нужно морально потрудиться. Впустить их в свое сердце, открыться им и не забывать о них, когда речь идет о чем-то серьезном и важном, – например, об отказе от десятков миллионов долларов. Возможно, то, что я не подумала о них, – знак. Возможно, я отдалилась от их материка гораздо дальше, чем предполагала.
Однажды после переезда в Чикаго я услышала, как Лео спросил у своей мамы, сирота ли я. Они читали перед сном «Гарри Поттера», что делали каждый вечер. Тетя София предложила начать читать с самого начала, чтобы я знала сюжет и героев, но я отказалась, назвав эту историю глупой. Правда в том, что я уже прочитала три первых тома вместе с папой и не представляла, как буду слушать знакомые страницы без него.
– Родители Гарри погибли, – сказал Лео тем вечером, – и он стал сиротой…
Я услышала это, проходя мимо его спальни в ванную, чтобы почистить зубы.
– Да, – отрывисто ответила тетя София. – Но это совсем другое дело. У Элис есть мы.
– У Гарри тоже есть тетя и дядя, – напомнил ей Лео. – Правда, он им не нужен.
– А Элис нам нужна. Очень, очень сильно нужна.
– Значит, она не сирота?
Последовала короткая пауза.
– Скажи мне вот что, – прервала ее тетя София. – При мысли о Гарри какое первое слово приходит тебе на ум?
– Волшебник, – сразу выпалил Лео.
– Точно. То есть он сирота и волшебник. И то и другое верно, да?
– Да.
– Так же и со всеми нами. Нас можно описать разными словами. Но мы сами выбираем, какие из них важнее других.
Лео помолчал, раздумывая над ее словами.
– Значит, Элис тоже может быть волшебницей?
– Не исключено, – тихо рассмеялась тетя София. – А возможно, ей подойдет совершенно иное слово, о котором мы пока просто не знаем.
– Какое?
– А это уже зависит от Элис.
14
В понедельник после третьего урока я натыкаюсь возле школьных шкафчиков на Лео – наши шкафчики расположены рядом.
– Ты его видела? – спрашивает он.
– Нет, – отвечаю я, доставая учебники с верхней полки, – но он мне отправил сообщение. Похоже, он разочарован, что все ограничилось оформлением бумаг. Он ожидал встречу с фанфарами.
– С воздушными шарами и конфетти?
– Наверное, – смеюсь я.
– Значит, все уже закреплено официально? – Лео говорит тихо, хотя никому вокруг совершенно неинтересен наш разговор.
– Думаю, да. Билет предъявлен. Деньги он получит через шесть-восемь недель. И знаешь что? Оказалось, что он самый юный победитель за всю историю лотереи.
У Лео за очками округляются глаза:
– Правда?
– Ну, он выиграл спустя двенадцать часов после своего восемнадцатилетия, – поясняю я так, словно в этом нет ничего необычного, хотя сама еще до сих пор не отошла от потрясения.
Остаток выходных в перерывах между звонками и сообщениями от Тедди я витала в облаках, представляя, сколько всего замечательного он может сделать, имея такие деньги, сколько дверей перед ним откроется, скольким людям появится возможность помочь. Вчера вечером Тедди все-таки решил взять всю сумму целиком и вскоре получит чек на пятьдесят три миллиона долларов с небольшим.
Пятьдесят три миллиона долларов.
Население Чикаго составляет всего два миллиона семьсот тысяч. То есть Тедди способен дать каждому человеку в городе – каждому почтовому работнику, пожарному и медсестре, каждому водителю автобуса, интерну и пенсионеру – двадцатидолларовую купюру. Не помню, когда у Тедди в последний раз была лишняя двадцатка. И вот тебе на.
Лео качает головой, слегка ошеломленный.
– Он уже рассказал кому-нибудь о выигрыше?
– Не знаю. – Я оборачиваюсь посмотреть на школьный коридор, заполненный голосами и смехом, хлопаньем дверец шкафчиков и громкими разговорами о прошедших выходных. – Похоже, еще нет. Жду не дождусь увидеть выражение их лиц, когда он об этом расскажет. Представляешь, какое оно будет?
– Вряд ли нам придется ждать долго. Тедди всегда все выбалтывает.
Мои щеки заливает краска. Тедди так ни разу и не упомянул о том нашем утреннем поцелуе. Он забыл о нем? Неужели такое возможно? Как же мне хочется знать, значит ли для него что-нибудь этот поцелуй! Пока это невозможно понять.
На задней стороне дверцы шкафчика Лео висит черно-белая фотография с прошлого лета. На ней Макс с Лео смеются, почти соприкасаясь головами.
– Ты сказал о выигрыше Максу? – киваю я на фото.
– Ждал, когда все будет официально подтверждено. – Лео наклоняется расстегнуть рюкзак. – Что, видимо, уже сделано.
– Но это же Макс. Я думала…
– Знаю. Боялся сглазить.
– Тедди выиграл. Как его можно было сглазить? – поражаюсь я. – Ты чересчур суеверен.
– Ничего подобного, – ворчит Лео и, когда я выгибаю бровь, передергивает плечами: – Я же не боюсь черных кошек, разбитых зеркал и числа «тринадцать»… – Он резко замолкает, осознав, что только что брякнул. – Прости, я не…
– Не извиняйся. Не стоило дразнить тебя, раз я сама в какой-то мере суеверна.
Лео сочувственно улыбается:
– Твое суеверие оправданно.
Я отворачиваюсь к своему шкафчику и смотрю на висящий в нем стэнфордский флажок: напоминание о маме, купившей мне его сразу, как только ее приняли в аспирантуру, в которой поучиться у нее не вышло, так как она умерла тринадцатого июля.
Звенит звонок, и наши одноклассники расходятся по аудиториям.
– Может быть, это число больше не будет приносить тебе несчастья, – с надеждой говорит Лео. – Оно ведь принесло выигрыш.
– Может быть, – выдавливаю я улыбку, закрывая дверцу шкафчика. – Однако я в этом не уверена.
Слухи о Тедди начинают разлетаться по школе лишь после шестого урока, а значит, он пришел на занятия.
