Мою башню тоже назвали в честь какого-то итальянского города (Равенны? Анконы? Римини?). Ничего веселого в этом совпадении не было, однако мне показалось вполне уместным выработать ироническое отношение к происходящему, считая просто удачной шуткой тот момент, когда я высунусь из окна и отдамся на волю гравитации, в конце концов, чувство юмора в восприятии смерти вполне достижимо, столько людей умирает каждую секунду, отлично справляясь с этой задачей с первого раза, без лишней суеты, некоторые даже, воспользовавшись случаем, острословят по этому поводу.
У меня тоже получится, я чувствовал, что у меня уже почти получилось, я вышел на финишную прямую. Рецепта на капторикс мне хватит только на два месяца, видимо, придется напоследок увидеться с доктором Азотом; на этот раз я вынужден буду ему солгать, притвориться, что мне лучше, чтобы он, не дай бог, не вознамерился меня спасать, предложив срочную госпитализацию или что-то в этом роде; мне надо будет держаться с ним светски, оптимистично, но не перегибая палку, мои актерские таланты все же весьма ограниченны. Мне придется нелегко, Азот далеко не дурак, но я ведь и дня не проживу без капторикса. Главное – не допустить, чтобы страдания зашкалили, а то, не ровен час, наделаешь глупостей, глотнешь какой-нибудь жидкости для прочистки труб, и тогда внутренние органы, состоящие из тех же веществ, которые обычно забивают раковину, начнут разлагаться, причиняя страшные муки; можно еще броситься под поезд метро, лишиться ног, размазать яйца по рельсам и вдобавок остаться в живых.
Маленькая белая таблетка овальной формы с насечкой посередине.
Она ничего не создает, не видоизменяет; она интерпретирует. Все окончательное делает преходящим, неотвратимое – случайным. Она дает жизни новое толкование, обедненное, искусственное, слегка деревянное. Счастья она не приносит ни в какой форме, ни даже настоящего облегчения, ее смысл заключается в другом: превратив жизнь в последовательность механических действий, она просто помогает обманываться. А стало быть, и выживать или хотя бы не умирать – какое-то время.
Смерть меж тем берет свое, молекулярный щит дает трещину, процесс распада набирает обороты. Все заканчивается гораздо скорее для тех, кто всегда был не от мира сего, кто никогда не собирался ни жить, ни любить, ни быть любимым; кто всегда знал, что жизнь ему не по зубам. Таким людям – а их довольно много – грех жаловаться, как говорится; но это не мой случай.
Я мог бы осчастливить женщину. Даже двух женщин; я их уже назвал. Все было ясно, предельно ясно с самого начала; но мы этого не учли. Поддались иллюзиям, поверили в свободу личности, в то, что перед нами все двери открыты и возможностям нет числа? Не исключено, что так, тогда эти идеи витали в воздухе; но мы особо не вдавались, нам было неинтересно; мы послушно следовали идеям, позволив им таким образом себя уничтожить, и потом долго страдали.
На самом деле Бог заботится о нас, думает о нас каждое мгновение и порой дает очень точные указания. Все эти внезапные порывы любви, от которых теснит грудь и перехватывает дыхание, озарения и восторги – совершенно необъяснимые, если исходить из нашей биологической природы, нашего удела обычных приматов, – суть предельно ясные знаки.
Сегодня я понимаю точку зрения Христа, его постоянное возмущение ожесточением сердец: людям даны все знаки, но они не принимают их в расчет. Неужели правда я еще и жизнь должен отдать за этих несчастных? Неужели правда нельзя без таких наглядных аргументов?
Похоже на то.
