А я не ограничился, встретившись с ней, когда она приехала в Париж, она время от времени появлялась в Париже – понятия не имею зачем, явно не ради шопинга, это парижанки ездят прибарахлиться в Лондон, уж никак не наоборот, ну, у туристов, наверное, есть какие-то свои резоны, – короче, я заглянул к Тэм в отель возле бульвара Сен-Жермен, и, выйдя чуть позже на улицу де Бюси с ней под руку – вероятно, с идиотской ухмылкой мужика, который только что кончил, – я столкнулся нос к носу с Камиллой, что она забыла в этом квартале, мне тоже неизвестно, я ведь уже сказал, что все закончилось ужасно глупо. Она посмотрела на меня, и в ее взгляде я не прочел ничего кроме страха, даже ужаса; потом она развернулась и убежала, буквально обратилась в бегство. Мне понадобилось несколько минут, чтобы отделаться от своей спутницы, но я уверен, что зашел в квартиру минут через пять после Камиллы, самое большее. Она ни в чем меня не упрекнула, никак не выказала своего гнева, она просто заплакала, и это было куда страшнее. Она тихонько плакала несколько часов подряд, по ее лицу текли слезы, но она и не думала их утирать; это, несомненно, был худший момент моей жизни. Я ворочал мозгами медленно, как в тумане, сочиняя формулировку типа «не разрушать же теперь все из-за простого перепиха…» или «ничего личного, я просто перебрал…» (первое утверждение было правдой, второе, само собой, враньем), но ни одной адекватной фразы, приличествующей случаю, так и не придумал. Наутро она продолжала плакать, собирая вещи, а я все ломал голову над подходящей формулировкой, честно говоря, я провел следующие два-три года в поисках подходящей формулировки и, возможно, так и не прекратил искать ее.
Дальнейшая моя жизнь протекала без особых происшествий – не считая Юдзу, о ней я уже говорил, – и вот теперь наконец я остался один, никогда я еще не был так одинок, и хотя хумус, вполне годный для одиноких радостей, от меня никуда не делся, на праздники им не обойтись, тут требуется поднос морепродуктов, а вот для него необходима компания, поднос морепродуктов на одного – это апокалиптический опыт, даже Франсуаза Саган не справилась бы с его описанием, вот уж чистый ужастик.
Оставался Таиланд, но я чувствовал, что не сдюжу, мне рассказывали коллеги о прелестных юных тайках, но все же они не лишены какой-никакой профессиональной гордости и не слишком ценят клиентов, у которых не стоит, они считают, что не справились с задачей, в общем, мне не хотелось осложнений.
В декабре 2001 года, познакомившись с Камиллой, я впервые в жизни столкнулся с вечной и неизбежной драмой рождественских праздников – родители умерли в июне, что, собственно, праздновать? Со своими родителями Камилла поддерживала близкие отношения и часто обедала у них по воскресеньям, они жили в Баньоль-де-л’Орне, в пятидесяти километрах от нас. Я с самого начала чувствовал, что своим молчанием о родителях я заинтриговал Камиллу, но она сдерживалась и не задавала вопросов, надеясь, что рано или поздно я сам о них заговорю. Что я и сделал в конце концов, за неделю до Рождества, поведав ей историю их самоубийства. Она была потрясена, я сразу это понял, потрясена до глубины души; о некоторых вещах в девятнадцать лет просто не задумываешься, на самом деле вообще не задумываешься, пока жизнь не заставит. Вот тогда она и предложила провести рождественские праздники вместе.
Представление родителям всегда сопряжено с неловкостью и смущением, но по ее глазам я тут же понял, что ее родители никогда не поставят под сомнение выбор дочери, им такое даже в голову не придет; она выбрала меня, значит, я стал членом семьи, вот и все, не надо усложнять.
Для меня так и осталось загадкой, почему Да Силва решили поселиться в Баньоль-де-л’Орне, а также каким образом Жуакину Да Силва – простому строительному рабочему – удалось заполучить в управление главный и фактически единственный магазинчик табачных изделий и прессы в Баньоль-де-л’Орне, расположенный к тому же в живописном месте на берегу озера. Истории людей предыдущего поколения полны такого рода жизненных перевертышей, доказывающих действие почти легендарного механизма, который когда-то назывался «социальным лифтом». Как бы то ни было, Жуакин Да Силва, став отцом двух детей, Камиллы и – намного позже – Кевина, жил тут со своей женой, тоже португалкой, никогда не оглядываясь назад и не мечтая о возвращении в родную Португалию. Будучи французом до мозга костей, я ничего не мог сказать по этому поводу, тем не менее беседа наша текла легко и непринужденно, Жуакин Да Силва заинтересовался моей работой, он сам был, как водится, из крестьян, его родители пытались что-то там выращивать в Алентежу, и он, естественно, переживал из-за вопиющего обнищания местных фермеров, более того, он, управляющий табачной лавкой, был порой близок к тому, чтобы считать себя счастливчиком. И правда, хоть он и много работал, но в среднем все-таки меньше, чем фермеры; хоть он и мало зарабатывал, но все-таки больше, чем они. Говорить об экономике все равно что о циклонах и землетрясениях; довольно быстро собеседники перестают понимать, что к чему, у них создается впечатление, что они взывают к какому-то малопонятному божеству, и тогда они подливают себе шампанского – ну, шампанское, разумеется, в праздничные дни, – у родителей Камиллы я прекрасно питался, и вообще они оказались замечательными людьми, очень тепло меня принимали, впрочем, и мои родители в грязь лицом бы не ударили, я полагаю, это выглядело бы немного побуржуазнее, но без перебора, они умели расположить к себе людей, я много раз убеждался в этом, наблюдая их в деле; накануне нашего отъезда мне приснилось, что Камилла гостит у моих родителей в Санлисе, и я чуть было не рассказал ей об этом спросонья, но вовремя вспомнил, что они умерли, вечно у меня закавыки со смертью, что есть, то есть.
И все-таки мне хочется попробовать, по крайней мере ради исключительно внимательного читателя, ответить, пусть частично, на следующие вопросы: почему мне вдруг вздумалось повидаться с Камиллой? почему мне было так необходимо повидаться с Клер? И даже с той, третьей, анорексичкой, питавшейся семенами льна, – имя ее вылетело у меня из головы, но мой читатель, если он действительно так внимателен, как я думаю, наверняка восполнит этот пробел, – так почему же у меня возникло желание повидаться и с ней?
Большинство умирающих (то есть все, кроме тех, кто подвергается эвтаназии, будь то в паркинге или в специально отведенном для этого месте, главное, по-быстрому) организуют некий обряд, посвященный собственной кончине; им хочется повидать напоследок людей, сыгравших значимую роль в их жизни, хочется напоследок с ними поговорить, сколько получится. Им это страшно важно, я не раз видел, как они расстраиваются, если не могут кому-то дозвониться, им не терпится договориться о встрече, разумеется, их можно понять, у них счет идет на дни, точное число которых им не сообщили, в любом случае всего ничего, раз-два и обчелся. В отделениях паллиативной медицинской помощи (по крайней мере, в тех, где мне пришлось побывать, а таковых в моем возрасте набралось немало) к подобным просьбам относятся профессионально и по-человечески, там работают замечательные люди из малочисленной, но героической когорты «замечательных людей», благодаря которым общество продолжает функционировать в дерьмовую эпоху всеобщей бесчеловечности.
