Я был счастлив, я никогда еще не был так счастлив и уже не буду; но при этом я ни на мгновение не забывал, сколь эфемерно это счастье. Камилла приехала в РДСЛ на стажировку и в конце января неминуемо вернется в свой институт в Мезон-Альфор под Парижем. Неминуемо? Я мог бы предложить ей бросить учебу и стать домохозяйкой, в смысле стать моей женой, и когда теперь, по прошествии времени, я вспоминаю об этом (а вспоминаю я об этом практически постоянно), мне кажется, что она ответила бы мне согласием – особенно побывав на птицефабрике. Но я ей ничего не предложил, да и не мог этого сделать, я не был отформатирован для такого предложения, это не входило в мое программное обеспечение, и, будучи человеком современным, я, как и все мои сверстники, считал, что карьера женщины, безусловно, заслуживает уважения, это абсолютный критерий, знаменующий победу над варварством и расставание со средневековьем. В то же время я, возможно, не был уж совсем современным человеком, потому что пусть и на несколько секунд, но допустил все-таки возможность уклониться от этого императива; и в очередной раз ничего не предпринял, ничего не сказал, пустив все на самотек, хотя в глубине души опасался возвращения в Париж; как и все города, Париж словно создан порождать одиночество, а мы слишком мало прожили вместе, в этом доме, мужчина и женщина, вдвоем, наедине, на несколько месяцев мы заменили друг другу весь остальной мир, только вот удастся ли нам сохранить это чувство? Не знаю, я состарился, память меня подводит, но мне кажется, я тогда испугался, прекрасно понимая уже в то время, что общество – это устройство для уничтожения любви.
От нашей жизни в Клеси у меня осталось всего две фотографии, полагаю, нам слишком многое надо было успеть прожить, чтобы тратить время на селфи, ну и кроме того, в те годы это еще не вошло в привычку, социальные сети находились в зачаточном состоянии, если вообще существовали; да, реальная жизнь тогда была куда насыщеннее. Оба снимка были сделаны, мне кажется, в один и тот же день, в лесу неподалеку от Клеси; я не устаю поражаться: дело было, по-моему, в ноябре, но все на этой фотографии – и свежий яркий свет, и глянец листвы – наводит скорее на мысли о ранней весне. На Камилле короткая джинсовая юбка и джинсовая куртка. Под курткой белая рубашка с узором из ягод, завязанная на талии. На первой фотографии ее лицо освещает радостная улыбка, она буквально светится от счастья, и сегодня мне даже дико подумать, что источником ее счастья был я. Вторая фотография порнографическая, это единственный ее порноснимок, который я сохранил. Ее ярко-розовая сумочка валяется рядом в траве. Она стоит передо мной на коленях, взяв мой член в рот, ее губы сомкнуты на середине головки. Закрыв глаза, она так сосредоточилась на фелляции, что ее черты разгладились и лицо совершенно ничего не выражает, больше никогда уже мне не доведется увидеть столь безупречный образ полного самоотречения.
Я жил с Камиллой уже два месяца, а в Клеси чуть больше года, когда умер владелец дома. В день его похорон шел дождь, в январе в Нормандии это в порядке вещей, но проститься пришла почти вся деревня, сплошь одни старики, – он свое пожил, услышал я, следуя за траурным кортежем, грех жаловаться, священник, насколько я помню, приехал из Фалеза, это в тридцати километрах от Клеси, а учитывая дезертификацию, дехристианизацию и всякие прочие «де», у бедного кюре работы было по горло, он беспрестанно мотался туда-сюда, но эти похороны особой сложности не представляли, простой смертный, почивший в бозе, регулярно причащался, его верность церкви была безупречной, истинный христианин отдал Богу душу, так что он мог уверенно сказать, что покойный по праву займет свое место подле Господа. Разумеется, присутствующим здесь двоим его детям позволено плакать, ибо слезный дар, полученный человеком от Бога, ему необходим, но негоже предаваться страхам, ведь скоро все они встретятся в лучшем мире, избавленном от смерти, страданий и слез.
Означенных детей мы узнали сразу, они были лет на тридцать моложе всех остальных обитателей Клеси, и я почувствовал, что его дочери хочется поговорить со мной, но она никак не может решиться, я подождал, пока она сама подойдет ко мне под холодным нудным дождем, когда могилу медленно забрасывали землей, но ей удалось собраться с духом только в кафе, куда все пришли после траурной церемонии. Значит, так, ей, конечно, очень неловко, но мне придется переехать, дело в том, что отец продал дом по договору пожизненной ренты и голландские покупатели хотели бы поскорее вступить во владение, по идее, он и сдавать-то его не мог, это возможно только в случае, если помещение уже занято и продавец сохранил за собой право пользования, и тут я понял, что они в полной жопе в плане финансов, сдача в аренду жилья, проданного с пожизненной рентой, практикуется крайне редко – в связи с тем, прежде всего, что с жильцами, бывает, хлопот не оберешься, если они не съезжают. Я попытался сразу ее успокоить: со мной хлопот не будет, у меня все в порядке, я на зарплате, но неужели у них настолько все плачевно? Увы, да, именно что плачевно, ее муж недавно потерял работу в Graindorge, для этого предприятия настали трудные времена, а вот это уже было прямое попадание и непосредственно касалось моей работы, вернее, моей постыдной некомпетентности. Компания Graindorge, основанная в 1910 году в Ливаро, после Второй мировой войны занялась также камамбером и пон-левеком и пребывала когда-то в зените славы (будучи бесспорным лидером по производству ливаро, она занимала вторые строчки в рейтингах производителей двух других сыров нормандской триады), но в начале нового столетия вошла в кризисную спираль, закручивавшуюся все туже, вплоть до момента, когда в 2016 году Graindorge была выкуплена компанией Lactalis, мировым лидером молочной индустрии.
Я был более чем в курсе ситуации, но дочери своего домовладельца ничего не сказал, бывают в жизни минуты, когда лучше заткнуться, да и вообще гордиться тут нечем, мне не удалось помочь предприятию ее мужа и тем самым сохранить его рабочее место, но я заверил ее, что ей в любом случае нечего опасаться, я освобожу дом в кратчайшие сроки.
Я проникся искренней симпатией к ее отцу, и он, я это чувствовал, тоже хорошо ко мне относился, время от времени заходил ко мне с бутылкой, старики любят выпить, что им еще остается. С его дочерью мы сразу понравились друг другу, она обожала отца, это было видно, ее дочерняя любовь казалась непритворной, всеобъемлющей и безоговорочной. Однако нам не суждено было увидеться вновь, и мы расстались, понимая, что никогда больше не увидимся, обо всем позаботится агентство недвижимости. Такие ситуации постоянно случаются в жизни человека.
Откровенно говоря, я не испытывал ни малейшего желания жить в одиночестве в доме, где мы жили с Камиллой, как и ни малейшего желания жить где-то еще, но ничего не поделаешь, надо было пошевеливаться, ее стажировка действительно подходила концу, нам оставалось от силы несколько недель, а вскоре счет пойдет на дни. И разумеется, по этой причине, в основном и практически исключительно по этой причине, я решил вернуться в Париж, и уж не знаю, какая такая мужская стыдливость, откуда ни возьмись, заставила меня в разговорах с окружающими и даже с ней самой обосновывать свой переезд другими соображениями, к счастью, она не вполне попалась на удочку и, слушая мой рассказ о профессиональных амбициях, бросила на меня нерешительный, огорченный взгляд, и ведь на самом деле, жаль, что мне недостало мужества просто сказать ей: «Я хочу вернуться в Париж, потому что люблю тебя и хочу жить с тобой», она, наверное, подумала, что у мужчин есть свой потолок, я был ее первым мужчиной, но мне кажется, ей не составило труда догадаться о мужском потолке.
