Буррида из трески немного умиротворила Клер, совпав с самым спокойным моментом ее жизнеописания. В начале 2008-го она согласилась на предложение Центра занятости организовать театральные мастерские для безработных, благодаря чему последние обрели бы уверенность в себе, зарплату ей положили не бог весть какую, зато ее каждый месяц исправно переводили ей на счет, на что она и жила последние десять лет, в Центре она уже пообвыклась и теперь, оглядываясь назад, могла с уверенностью сказать, что эта идея не была такой уж абсурдной, во всяком случае, это занятие куда полезнее психотерапии, ведь безработный со стажем неминуемо превращается в маленькое забитое существо, а театр и в особенности, по каким-то непонятным причинам, водевильный репертуар помогает этим унылым созданиям вернуть себе хоть какие-то навыки свободного общения, необходимые для собеседования при приеме на работу, в любом случае благодаря своей скромной, но зато ежемесячной зарплате она могла бы теперь свести концы с концами, если бы не оплата коммунальных услуг, потому что некоторые совладельцы ее дома, опьяненные молниеносной джентрификацией квартала Менильмонтан, решили вложиться в какие-то уж совсем бредовые затеи, замена входного кода на биометрическую систему распознавания по радужной оболочке была лишь прелюдией, теперь один за другим посыпались безумные проекты вроде превращения мощеного двора в дзен-сад с каскадами и доставленными прямиком с Кот-д’Армора гранитными блоками под чутким руководством всемирно известного японского мэтра. Но Клер уже приняла решение, к тому же после второго, более краткосрочного скачка цен в 2015–2017 годах рынок недвижимости в Париже надолго затих, в общем, она собиралась продать квартиру и уже даже связалась с одним агентством.
Про личную жизнь ей почти нечего было сказать, за это время она завела несколько романов, дважды чуть не дошло до семейной жизни, ей все же удалось собраться с силами, чтобы поговорить об этом, она не могла себе не признаться, что оба ее возлюбленных (актеры, приблизительно столь же успешные, как и она сама), предлагавшие себя в спутники жизни, были влюблены в ее квартиру гораздо больше, чем в нее саму. Не исключено, что я был единственным мужчиной, который любил ее по-настоящему, заключила Клер немного удивленно. Я не стал ее разубеждать.
Несмотря на ее рассказ, малоутешительный, а то и откровенно печальный, я смог по достоинству оценить гребешки и с интересом приступил к изучению десертной карты. Мое внимание сразу привлек торт-мороженое с меренгами и малиновой подливкой; Клер предпочла традиционные профитроли с горячим шоколадом; я заказал третью бутылку белого вина. Я уже начал сомневаться, спросит ли она наконец «А ты как?» или что-то в этом роде, как это обычно бывает в такой ситуации, в кино по крайней мере, и даже, сдается мне, и в жизни.
Проведя такой вечер, мне следовало бы, по идее, отказаться от предложения «зайти выпить» к ней домой, и я до сих пор недоумеваю, что же заставило меня согласиться. Возможно, мне все-таки любопытно было снова оказаться в квартире, где я прожил как-никак целый год; кроме того, я терялся в догадках, чем меня привлекла когда-то эта особа. Ну что-то же все-таки было, помимо чистого секса; а может – и я ужаснулся при этой мысли, – как раз ничего и не было, кроме секса.
Ее же намерения не оставляли сомнений – налив мне коньяку, она в свойственной ей манере перешла прямо к делу. Я с готовностью снял штаны и трусы, чтобы ей легче было взять в рот, хотя меня сразу охватило тревожное предчувствие, и, подождав пару минут, в течение которых она тщетно жевала мой безжизненный член, и понимая, что толку ей не добиться, я сознался, что принимаю антидепрессанты («мощные дозы» антидепрессантов, добавил я для пущей важности), печальным последствием коих явилось полное подавление моего либидо.
Эти слова произвели на нее магическое действие, она мгновенно успокоилась, конечно, всегда приятнее свалить вину на антидепрессанты любовника, чем на собственные жировые складки, более того, на ее лице промелькнуло выражение искреннего сострадания, и, впервые за вечер проявив ко мне интерес, она спросила, не страдаю ли я депрессией, а если да, то в связи с чем и как давно.
Тогда я конспективно изложил ей мои супружеские злосчастья последнего времени и более или менее правдиво поведал обо всем (за исключением собачьих радостей Юдзу, сочтя, что эта деталь несущественна для понимания целого), всерьез отступив от истины лишь однажды – по моей версии событий, Юдзу в итоге решила уехать в Японию, уступив настойчивым просьбам родителей, просто чудо какая картинка получилась, классический конфликт между любовью и семейным и/или социальным долгом (как написал бы какой-нибудь гошист в семидесятые годы), чем не роман Теодора Фонтане, заметил я, хотя Клер вряд ли читала этого автора.
Участие японки придавало моим похождениям экзотический флер в духе Лоти или Сегалена, я вечно их путаю, во всяком случае, моя история ей явно пришлась по вкусу. Воспользовавшись тем, что она на моих глазах все больше погружалась в пространные думы о женской доле, усугубленные вторым бокалом коньяка, я украдкой привел себя в порядок и, застегивая ширинку, внезапно сообразил, что на дворе первое октября, то есть последний день аренды квартиры в башне «Тотем». Наверняка Юдзу досидела там до упора, и в этот самый момент самолет уносит ее в сторону Токио, может быть, даже она уже подлетает к аэропорту Нарита, родители встречают ее за барьером в зале прилетов, а жених, возможно, ждет около своей машины на стоянке, все это было предначертано и теперь должно сбыться, может, именно по этой причине я и позвонил Клер; я вспомнил, что сегодня первое октября, всего пару минут назад, но что-то во мне – наверное, мое подсознание – этого не забыло, мы пребываем во власти неясных божеств, «эти девицы пустили нас по ложному пути; к тому же шел дождь», как написал где-то, по-моему, Нерваль, в последнее время я редко вспоминал Нерваля, а вот он-то, кстати, повесился именно в сорок шесть лет, да и Бодлер умер в том же возрасте, какой трудный возраст, однако.
Теперь Клер, пьяная в жопу, сидела, опустив голову на грудь, и храпела во все горло, в принципе, мне следовало бы тут же уйти, но больно мне было хорошо на ее огромном диване в опен-спейсе, и при мысли, что сейчас придется ехать на другой конец Парижа, на меня навалилась такая усталость, что я лег, повернулся к стене, чтобы ее не видеть, и тут же уснул.
В ее хибаре нашелся только растворимый кофе, что, конечно, не лезло ни в какие ворота, где же, спрашивается, еще и быть кофемашине, как не в таких хоромах, короче, я заварил себе растворимый кофе, сквозь жалюзи просачивался слабый свет; несмотря на все предосторожности, я все же наткнулся на какую-то мебель, и Клер мгновенно возникла на пороге кухни в короткой полупрозрачной ночной рубашке, почти не скрывавшей ее прелестей, но, к счастью, она думала сейчас о другом и взяла протянутый мною стакан с растворимым кофе, она, черт возьми, даже чашками не обзавелась, ей хватило одного глотка, и пошло-поехало, как смешно, что я живу в башне «Тотем», сказала она (о своем переезде в «Меркюр» я ей не сообщил), потому что ее отец как раз стоял у истоков этого проекта, будучи ассистентом одного из двух архитекторов, отца она почти не знала, он умер, когда ей было шесть лет, но помнит, что мать хранила газетную вырезку со статьей, в которой он пытался отбиться от нападок, это строительство породило бурную полемику, башня «Тотем» несколько раз возглавляла список самых уродливых зданий Парижа, хотя ей так и не удалось сравняться с башней Монпарнас, которую в разных опросах неизменно называли самым уродливым зданием Франции, а в недавнем опросе Touristworld – уродливейшим в мире, идущим следующей строкой после мэрии Бостона.
