Часам к девяти, доев «Breakfast нашего края» и оставив достаточно щедрые чаевые, чтобы заручиться благосклонностью официантов, я направился в лобби отеля «Меркюр», где мне оказали прием, превзошедший все мои самые смелые ожидания. Дежурная за стойкой администратора даже не затребовала мою кредитную карточку и подтвердила, не дожидаясь вопросов, что, согласно моим пожеланиям, мне зарезервирован номер для курящих, – «Вы же погостите у нас недельку?» – продолжала она с легким оттенком очаровательной заинтересованности; я ответил утвердительно.
Я сказал «неделю» наобум, пока в мои планы входило лишь освобождение от токсичных отношений с Юдзу, которые постепенно меня доконали, мой проект добровольного исчезновения удался на славу, вот до чего я дошел, западноевропейский мужчина среднего возраста, вполне обеспеченный на несколько лет вперед, без родных и друзей, не имеющий ни личных планов, ни истинных устремлений, глубоко разочаровавшийся в своей профессиональной жизни, в личном плане переживший много разнообразных романов, общим знаменателем которых был разрыв, и не видевший смысла в жизни, равно как и в смерти. Я мог бы воспользоваться этим состоянием, чтобы «отпустить прошлое» и «начать жизнь с чистого листа», как выражаются в дурацких телепередачах и статьях по психологии в специализированных журналах; я также мог погрузиться в летаргическое бездействие. Мой номер в отеле, я понял это с первого взгляда, склонял меня к выбору второго варианта: он был действительно крохотный, общей площадью, думаю, десять квадратных метров, передвигаться по нему можно было только вокруг двуспальной кровати, занимавшей практически все пространство, да и то с трудом; напротив кровати, на узком столике вдоль стены, царили вездесущий телевизор и приветственный поднос (чайник, картонные чашки и растворимый кофе в пакетиках). Еще в эту клетушку умудрились втиснуть мини-бар и стул, стоявший перед зеркалом сантиметров тридцать на тридцать; вот и все. Таков был мой новый дом.
Способен ли я быть счастливым в одиночестве? Вряд ли. И вообще способен ли я быть счастливым? Такие вопросы, я полагаю, лучше себе не задавать.
Единственное неудобство гостиничной жизни состоит в том, что надо ежедневно выходить из номера – а значит, вылезать из постели, – чтобы горничная могла убрать. Время отсутствия в принципе не обозначено, график горничных никогда не сообщается клиенту. Я бы лично предпочел, зная, что уборка не занимает много времени, чтобы мне точно указали, во сколько надо покинуть номер, но нет, такая услуга у них не предусмотрена, и в каком-то смысле я их понимаю, это несовместимо с традиционными ценностями гостиничного дела и слишком напоминало бы, скажем, тюремный распорядок дня. Мне оставалось только положиться на инициативность и быстроту реакции уборщицы или, вернее, уборщиц.
Но ведь я мог бы и облегчить им жизнь, подать знак, перевернув картонку, висящую на дверной ручке из положения «Тсс, я сплю – Please do not disturb» (с символическим изображением спящего на ковре английского бульдога) в положение «Я проснулся (ась) – Please make up the room» (на этой стороне вместо бульдога на фоне театрального занавеса красовались две курицы в состоянии бьющей через край и какой-то даже агрессивной бодрости).
Совершив ряд проб и ошибок в первые дни, я пришел к заключению, что двухчасового отсутствия будет вполне достаточно. И вскоре уже выработал краткий маршрут, начинавшийся с «O’Жюля», где с десяти утра до обеда народу было мало. Потом я шел по авеню Сестры Розалии, упиравшейся в круглый зеленый скверик, и в хорошую погоду усаживался на одну из скамеек, расставленных между деревьями, чаще всего я пребывал там в полном одиночестве, случалось, на соседнюю скамейку садился какой-нибудь пенсионер, иногда в сопровождении собачки. Затем я сворачивал направо, на улицу Абеля Овелака, не упуская возможности зайти по пути в «Карфур Сити» на углу авеню де Гоблен. Этому супермаркету – я интуитивно почувствовал это, когда заглянул сюда в первый раз, – суждено было сыграть важную роль в моей новой жизни. Отделу восточных продуктов, конечно, далеко было до изобилия супермаркета G20 возле башни «Тотем», завсегдатаем которого я был еще несколько дней назад, но все же тут радовали глаз восемь разновидностей хумуса, в том числе абу-гош премиум, мисадот, заатар и редчайший масабаха; что касается прилавка с сэндвичами, то я склоняюсь к мысли, что здесь он был даже лучше. До сих пор я считал, что в сегменте мини-маркетов Парижа и ближайших пригородов доминирует сеть Daily Monop’; а должен был бы сообразить, что такие бренды, как Carrefour, выходя на новый рынок, «делают это не для того», как недавно напомнил его гендиректор в интервью порталу Challenges, чтобы «соглашаться на роль статистов».
Невиданно длинный рабочий день тоже вполне отвечал их стремлению завоевать рынок – с 7 до 23 часов в будни и с 8 до 13 по воскресеньям, тут они даже арабов переплюнули. Да и воскресный короткий день явился результатом ожесточенного конфликта, возникшего вследствие процедуры, инициированной инспекцией по труду 13-го округа, о чем меня уведомило объявление, приклеенное на стене внутри магазина, с ошеломляющей язвительностью клеймящее «абсурдное решение», принятое судом высшей инстанции, с которым магазину пришлось смириться под угрозой штрафа, ибо «его баснословная сумма поставила бы под удар само существование вашего магазина шаговой доступности». Свобода торговли и, соответственно, свобода потребителя проиграли это сражение; но, судя по боевитому тону плаката, война продолжалась.
Я редко заходил в кафе «Мануфактура», расположенное прямо напротив «Карфур Сити»; некоторые сорта пива от мелких производителей выглядели там довольно привлекательно, но мне претила с усердием воссозданная атмосфера «рабочего бистро» в квартале, откуда последние рабочие исчезли, должно быть, к 1920 году. Хотя это были еще цветочки по сравнению с тем, что меня ожидало в мрачной зоне Бют-о-Кай, куда я как-то раз забрел; но пока я этого еще не знал.
Потом, пройдя метров пятьдесят по авеню де Гоблен, я сворачивал на родную авеню Сестры Розалии, и на этом единственном по-настоящему городском отрезке своего пути я и почувствовал как-то, по возросшему движению пешеходов и транспорта, что мы преодолели барьер 15 августа, знаменующий первый этап возвращения города к общественной жизни, за которым следовал второй и решающий – 1 сентября.
Но так уж ли я был несчастен? Если каким-нибудь удивительным образом одно из человеческих существ, с которыми мне еще приходилось общаться (дежурная в отеле «Меркюр», официанты в кафе «О’Жюль», продавщица в «Карфур Сити»), спросило бы у меня, как настроение, я определил бы его, пожалуй, как грустное, но это была мирная и стабильная грусть, не подверженная колебаниям ни в ту, ни в другую сторону, в принципе, все указывало на то, что эту грусть можно полагать окончательной. Но я, однако, не попался в ловушку; я знал, что жизнь приберегла для меня еще немало сюрпризов, чудовищных или восхитительных, как посмотреть.
Я пока что не испытывал никаких желаний, а многие философы, такое у меня сложилось впечатление, считают это состояние достойным зависти; буддисты, в общих чертах, с ними на одной волне. Но другие философы, как и поголовно все психологи, утверждают, напротив, что патологическое отсутствие желаний вредно для здоровья. Прожив месяц в отеле «Меркюр», я так и не сумел занять четкую позицию в этой извечной дискуссии. Каждую неделю я продлевал свой номер, что давало мне ощущение свободы (а на это одобрительно смотрят все существующие философии). По-моему, я был более или менее в порядке. Фактически мое психическое состояние внушало мне острую тревогу только в одном пункте: я имею в виду личную гигиену, или, проще говоря, мытье. Я с горем пополам чистил зубы, на это я еще был способен, но при мысли о душе или ванне меня охватывало глубокое отвращение, я бы вообще, честно говоря, предпочел расстаться с телом, перспектива обладания телом и необходимость относиться к нему с вниманием и заботой наполняла меня все большим ужасом, и хотя в связи с чудовищным ростом популяции бомжей западное общество постепенно смягчило требования в этой области, я догадывался, что слишком откровенная вонь неминуемо приведет к тому, что я буду выделяться из общей массы не самым подобающим образом.
