– Не беспокойтесь, Мадлен, мне просто требуется кое-что с ним уладить – и я его сразу же привезу.
Она нехотя уступила, застигнутая врасплох. Она чего-то недопонимала, ей это не нравилось, и она пообещала себе завтра же обсудить все с господином Дюпре.
По пути они молчали. Поль не мог сказать, сердится ли Дюпре: его лицо было более замкнутым, чем обычно. Какие ошибки он совершил в подготовительной работе, о чем Дюпре захотел так срочно переговорить с ним с глазу на глаз? У себя дома…
Дюпре с впечатляющей легкостью поднял Поля. И нес его четыре этажа без передышки, без остановки, без единого слова.
– Ну вот, – сказал он наконец, усаживая Поля.
На кровать.
А ведь имелся стол и стулья.
Но в углу комнаты улыбалась шестнадцатилетняя девчушка.
– Поль, это Морисета. Она… очень добра, сам увидишь. Ну…
Он похлопал себя ладонью по карманам куртки.
– Ну вот, а я забыл ключи в лаборатории. Ладно, не важно, съезжу за ними, а вы тут побудьте, найдете о чем поговорить…
Он схватил свою холщовую сумку и вышел.
Ортанс давно уже мучилась животом, много раз лежала в больнице, врачи сменялись у ее изголовья, но Шарль особо не переживал. Насколько он помнил, она всегда жаловалась – то на матку (Мне кажется, там что-то не так, – говорила она), то на кишечник (Знал бы ты, какая это тяжесть…), но пальма первенства принадлежала, несомненно, яичникам. Для Шарля ее откровения были мучительны: слишком много физиологии в этих женских делах. Он воспринимал ее страдания как психологическую особенность или черту характера, как нечто неизбежное, с чем приходилось мириться. Это сильно осложнило их сексуальную жизнь после рождения близняшек.
Она была на себя не похожа, когда он увидел ее на смертном одре. Брат в свое время показался ему очень старым, а вот Ортанс предстала на удивление молодой, он даже вспомнил, как они встретились двадцать лет назад. Она тогда была нежнейшим созданием, почти парящим, фарфоровой статуэткой. После помолвки они вовсю флиртовали, но Ортанс категорически отказывалась «идти до конца». Шарль посмеивался над этим ее выражением, тем более что Ортанс терпела его шуточки. Их первая брачная ночь случилась в Лиможе, где жили родственники Ортанс. Самый большой номер гостиницы в центре города оказался не лучше остальных: скрипучий паркет, картонные перегородки. Ортанс пронзительно вскрикивала, повторяла: «Умоляю тебя», но все ее тело твердило другое. Они уснули на рассвете. Шарль долго смотрел на нее спящую – такую крохотную в огромной постели…
Любопытно, вот так нахлынут обрывки воспоминаний и унесут в события, казавшиеся давно забытыми… Да, он сильно ее любил, и Ортанс любила только его. Она всегда смотрела на него как на героя; такая святая вера выглядит, конечно, наивно, но Шарля ее взгляд поддерживал. А вот чем она и впрямь раздражала и отталкивала, так это своими жалобами на боль.
Он не заметил, что плачет. По себе, как все мы. Он не слезам удивился, зная о своей сентиментальности, но их причине. Он оплакивал жену, которую когда-то горячо любил. От этой любви давно уж остались лишь воспоминания, но это была единственная любовь его жизни.
Ортанс умерла в пятницу. В понедельник гроб с ее телом привезут к ним домой, откуда траурный кортеж отправится в последний путь.
Шарль очень боялся реакции двойняшек, но был крайне удивлен. Они плакали как-то сдержанно, что противоречило их природе. Они стали еще некрасивее. Альфонс пришел выразить соболезнования, спросил, может ли он быть чем-то полезен, они хорошо его приняли, но как кузена, благодарили, пряча носовые платки в рукава. Их спокойствие, глубина их горя, то, как по-взрослому они принялись хозяйничать в доме, давать ему советы по организации похорон, внезапно навело Шарля на мысль, что они никогда не выйдут замуж, никогда они его не покинут, и такое будущее испугало его.
Оповестили родственников. Мадлен не явилась, но прислала довольно формальное письмо, что приедет на похороны.
Чтобы дело о «швейцарском блокноте» успешно завершилось, его следовало держать в строжайшей тайне, что было самым трудным.
– Представьте себе… Более тысячи человек – это…
Подбирали определения. Банковский союз «Винтертур» располагал капиталом в пятьсот миллионов, но в сейфах, без сомнения, хранилось французских вкладов более чем на два миллиарда.
Согласовав дело с коллегами из Дворца правосудия и Министерства иностранных дел, следственный судья отдал приказ комиссару Управления сыскной полиции начать операцию на рассвете 25 сентября.
Буквально в то же время группы из двух-трех государственных служащих одновременно явились в дома примерно пятидесяти человек в Париже и провинции – самая крупная налоговая облава за всю историю Третьей республики.
Подняли с постели сенаторов от Бельфора и департамента Верхний Рейн, виконта разбудили у любовницы. Почтительно попросили господина Робера Пежо, автомобильного конструктора, мебельного фабриканта господина Левитана, господина Мориса Миньона, занимавшегося финансовой рекламой, открыть двери, кабинеты, ящики столов и показать счета. Генеральный инспектор армии грозился пустить себе пулю в лоб, однако воздержался и залился слезами. Епископы вели себя достойнее: Орлеанский сделал вид, что принимает прихожан, и предложил кофе. Редактор газеты «Матэн» рассмеялся, но жена его обреченно сникла. Анриэтта-Франсуа Коти, бывшая супруга знаменитого парфюмера, кричала, что не имеет ничего общего с экс-супругом, полагая, что, разумеется, этим все сказано. Г-н Бодрийяр, член Французской академии, принял неприступный вид.
Операция началась в шесть часов утра. В девять часов слухи о ней расползлись по всем богатым домам, в бедных эту новость узнают из газет.
В то же время катафалк с гробом Ортанс Перикур достиг кладбища Батиньоль.
Мадлен сожалела, что взяла с собой Поля. Заметив вдали на тротуаре шедшего вдоль вереницы машин господина Дюпре, она сразу ужасно засомневалась. Однако было слишком поздно. Ему и минуты не понадобится, чтобы открыть дверцу машины, незаметно подложить на пассажирское сиденье перевязанный бечевкой сверток – и все будет кончено. Мадлен взяла Поля за руку, крепко сжала. Юноша подумал, что она страдает. Так и было.
Похоронная процессия вошла на кладбище и направилась к семейному участку. Толпа медленно продвигалась за Шарлем с дочерьми, как вдруг раздался ропот. Сзади напирали: «Что? Как? Кто? Да полноте, с чего вы взяли?» Новость гулом прошлась по толпе, достигла первых рядов; услышав ее, Альфонс растерялся, не зная, что делать. Он колебался, но теперь уже все говорили об этом, скрывать правду было бессмысленным. Он пробрался ближе к шефу, тронул его за плечо. Роза ошибочно приняла это за жест поддержки и поблагодарила взглядом.
– Как же так? – спросил Шарль. Вот-вот должно начаться захоронение в семейный склеп. Измученный Шарль нетерпеливо воскликнул: – Какой еще обыск?
– У вас дома. Уже целый час. Следователь, комиссар, органы правосудия… Разбираемся, но…
