Дюпре сразу возвращается, Мадлен заходит в номер. Очень мило. Роскошнее, чем она себе представляла. Она раздевается, умывается. Он еще не вернулся, она бросает взгляд в окно, он спустился выкурить сигарету. Черный кот трется о его ноги, он наклоняется, чтобы его погладить, и кот выгибает спину, он, наверное, урчит, Мадлен его понимает.
Она ложится в постель, она его ждет. Дюпре тихонько стучится в дверь, робко просовывает голову. Затем входит.
– Вы не спите…
Он озабочен, он присаживается на краешек кровати.
– Мадлен, мне нужно вам кое-что сказать…
Она чувствует, что он собирается ее бросить, у нее сжимается сердце.
– Я вам помог… Я сделал все, о чем вы меня просили. Но это…
Мадлен и хотела бы что-то сказать, но не получается, в горле пересохло.
– С моей стороны это не порыв патриотизма, поймите меня правильно, но помогать нацистам…
– О чем вы говорите?
– Отвезти им результаты исследований, которые могли бы им помочь в…
Мадлен садится в постели. Она улыбается:
– Но, господин Дюпре, я бы никогда не сделала ничего подобного! За кого вы меня принимаете?
Горячность Мадлен удивляет его.
– Но как же… те планы…
– Я отдала майору Дитриху четыре страницы, которые позволили бы ему оценить качество продаваемого материала, это правда. Но, уезжая, я отдала ему папку под названием «Отклоненная версия». Им потребуется несколько дней, чтобы понять, что данная разработка ни к чему не ведет.
Дюпре улыбается. Впервые, думает она, с тех пор, как они знакомы.
– А сейчас, господин Дюпре, не соизволите ли вы прилечь на меня?
Вернувшись в Париж, Поль написал Соланж письмо. Ты же напишешь мне в Милан, Пиноккио, обещаешь? Она прижала его к себе, чуть не задушила. То, что он хотел ей сказать, прозвучало бы парадоксально. Концерт, о котором у него останется самое грандиозное воспоминание, оказался выступлением, на котором Соланж пела меньше всего.
Он начал письмо, но не успел его закончить.
12 сентября парижские газеты сообщили о смерти Соланж Галлинато в поезде, который вез ее в Амстердам.
Влади держала в руках газету и как загипнотизированная не могла оторвать от нее глаз. Не надо было уметь читать, чтобы догадаться, что подпись под фото певицы сообщает о ее смерти.
Поль не заплакал, но пришел в ярость. Он попросил, чтобы его доставили к журнальному киоску, купил все газеты, вернулся наверх, внимательно прочел все, где говорилось о Соланж, после чего расшвырял их по комнате, он был подавлен и растерян. Что делать? Поскольку диву нашли мертвой в купе, журналисты бросились в Берлин, чтобы разузнать побольше. Рейх сочинил историю, в которую прессе оставалось только поверить. После поразительного концерта певица настояла на том, чтобы лично поприветствовать Гитлера в его ложе. Воспользовавшись возможностью, она еще раз выразила ему свою преданность, надежду на будущее Великого рейха и полную поддержку, так что рейхсканцлер даже пригласил ее на ужин, от чего дива, к несчастью, отказалась, сославшись на нездоровье. Она и правда выглядела крайне утомленной. Обеспокоенные ее недомоганием власти предложили ей отменить следующие концерты и распорядились уже назавтра отправить ее в Амстердам, как она сама пожелала. Уезжая, она заверила Геббельса и Штрауса, что берлинский концерт «останется в ее памяти и в ее сердце как самый важный момент в карьере». Никто даже не усомнился, что после сенсационных заявлений Соланж в пользу нового режима факты, о которых рассказало Министерство информации, абсолютно правдивы.
Поль разослал во все газеты письма, составленные отдельно для каждой редакции. А вечером, не в силах больше сдерживаться, разрыдался.
Он плакал целую неделю.
Влади хотела поставить пластинку, чтобы он послушал голос Соланж, Поль отказался. Прошло много месяцев, прежде чем он смог снова слушать ее, не испытывая страданий.
«Ярая приверженка нацизма была похоронена в Милане в присутствии сливок итальянского фашизма».
Полю эта ложь казалась преисполненной невыносимой жестокости. Он испытывал приступы ярости и обиды, похожие на те, что охватывали его мать.
Полицейские были те же самые, они предпочитали, чтобы все происходило при них, что Жубер воспринял как хорошую новость. Поезд из Берлина прибывал в Париж в конце дня, было уже шесть вечера, и ему не терпелось оказаться лицом к лицу с Леонс, он ее ненавидел.
С тех пор как он узнал о ее предательстве (и о ее глупости, да на что она надеялась, эта дура?), он с ней разговаривал по ночам, он давал ей пощечины, а по утрам ему хотелось распахнуть дверь, выволочь ее из постели, за волосы выволочь из комнаты, если бы он мог, он выкинул бы ее из окна.
Если его чертежи находятся в Германии, это означает полный крах его проекта, теперь он окончательно разорен, но, по крайней мере, останется целым и невредимым, а вот ей обеспечена тюрьма, а возможно, и что похуже.
Он надел пальто. Полицейским он показался напряженным, готовым взорваться. Они собирались уходить.
– Как, неужели вы ее не арестовали?
Рука Гюстава уже лежала на дверной ручке.
– Нет, господин Жубер. Ей удалось обмануть бдительность таможенников и наших агентов, расставленных по ходу ее следования. Никто не видел, как она сошла, но в Париже в поезде ее уже не оказалось…
Жубер, разозленный этой новостью, переводил взгляд с одного на другого. Он сделал шаг назад.
– Прошу вас следовать за нами, господин Жубер.
Гюстав был ошеломлен. Если Леонс не арестовали, зачем же им уводить его? Он уселся на заднее сиденье за полицейским, который вел машину.
На первом красном сигнале светофора он посмотрел в окно.
И не сразу осознал, что происходит. Он что, спит? Разве не Мадлен Перикур он заметил в машине, остановившейся рядом? Виде́ние было мимолетным, но таким внезапным и неожиданным… «Молниеносное» видение, иначе не скажешь.
Что она здесь делает? Это совсем не ее район. Случайно ли она здесь проезжала?
Мысли в его голове путались, когда он оказался перед комиссаром с бакенбардами и элегантным мужчиной с суровым лицом. Тот не представился, но, похоже, был выше по званию.
– Мы полагаем, – сказал полицейский, – что вы были прекрасно осведомлены о поездке вашей супруги в Берлин…
– Но ведь это вы мне об этом сообщили!
– Вероятнее всего, чтобы выйти из поезда, она воспользовалась поддельными документами и теперь где-то ждет встречи с вами…
– Вы шутите!
– Разве похоже?
Этот вопрос задал второй. Возможно, из министерства. Правосудия? Он открыл плотный конверт:
– Знаете ли вы «Манцель-Фраухофер Гезельшафт»?
