Поль слегка опускал ресницы, как если бы скрывал похождения оставленной на его попечение младшей сестрицы.
21
Сначала дамы. Можно быть анархистом, но оставаться джентльменом. Слабым местом Дюпре всегда были женщины. А когда он увидел эту девицу, его уверенность окрепла в тысячу раз. Ему хватило посмотреть на нее анфас. Чудесная. Он шел за ней до стоянки такси и без труда представлял, какому риску подвергается все попадающееся на ее пути, вплоть до автомобильного движения. Она источала аромат секса, как некоторые люди пахнут деньгами. Она не шагала – она струилась. На улице Сент-Оноре она за два часа потратила жалованье десятерых рабочих. Дюпре все оценивал, сравнивая с зарплатой рабочего. Несложно было понять, что она делала со своим мужем – бывшим управляющим банка Перикуров: она спускала его состояние. Но оно еще далеко не закончилось. Один особняк стоил кучу денег, то, чем он был начинен, удваивало его цену, два автомобиля, множество прислуги, прекрасное предприятие с великолепными блестящими новенькими станками и рабочие с минимальной зарплатой – не больше, чем того требовали профсоюзы. Семья Жубер поживала хорошо, и от этого хотелось и правда что-нибудь там раскопать.
Когда около десяти утра он увидел, что Леонс Жубер идет в сторону улицы Виктуар, он не последовал за ней, а вошел в кафе и взял себе кружку пива. Она направлялась на улицу Жубера к своему дружку, к этому Роберу Феррану, ни рыба ни мясо, жирный как поезд пассажирный, в надвинутой на один глаз кепчонке, с рожей сутенера – Дюпре так и хотелось ему вмазать, этому дармоеду, но это не его дело. Тот проигрывал на скачках все, что ему давала эта девица, Дюпре подсчитал, сходив на ипподром посмотреть на Феррана, это было… Даже грустно. То, что богачи богаты, несправедливо, но логично. То, что такой парень, как Робер Ферран, наверняка родившийся в сточной канаве, живет припеваючи на деньги капиталистической суки, уравнивало счет, человечество решительным образом не представляло собой ничего хорошего.
Он потягивал пиво и говорил себе, что к вопросу, вероятно, надо подойти с другой стороны. По сути дела, он не может предоставить Мадлен Перикур сведения о мелком пройдохе и доказательства того, что Леонс Жубер содержит своего любовника, этого далеко не достаточно. И это совсем не то, чего она от него ожидает.
Он взглянул на часы, заплатил и двинулся к мэрии Тринадцатого округа.
Андре Делькур остался верен салону госпожи Марсант, которую фамильярно называл Мари-Эйнар, потому что она принимала его, когда он еще был никто. Сейчас он занял определенное место в обществе (по критериям бульвара Сен-Жермен, что было понятием относительным) и перешел из разряда молодого протеже салона в разряд любимчиков, а потом и завсегдатаев.
Его хронику в «Суар» читали и ждали. Он наслаждался ролью интеллектуала-одиночки, которую в начале карьеры примерил на себя из-за нехватки денег. Он уходил с ужинов довольно рано. По его мнению, особым достоинством обладает редкий мужчина, который работает допоздна и встает рано. Он мало ел, не выпивал. Такая умеренность казалась почти аскетизмом и очень впечатляла, он позволял себе принимать почти все приглашения на ближайшие шесть недель и не пропускать ни одной полезной для его карьеры встречи, а также сохранять статус человека необыкновенного. У него имелась очень богатая адресная книжка, но ни одному адвокату, сенатору или чиновнику не удавалось похвастаться тем, что они помогли Андре Делькуру. Не наделав никаких долгов, он оставался неприступным. Спокойная жизнь. Его считали отшельником, не от мира сего, что было не так далеко от правды. Он много мастурбировал.
Жюль Гийото тоже посещал салон госпожи Марсант. Она обожала прессу, журналистов – они были ее слабостью. Встречаясь с патроном, Андре делал вид, что не замечает его, отвечал на гадости обиняками и тихо изливал свою злобу, а Гийото прикидывался, что не чувствует ее. Все упиралось, как всегда, в деньги. Потому что Андре, может, и стал знаменитым хроникером самой продаваемой в Париже газеты, которого все узнавали, но его гонорары с начала работы выросли всего на четыре франка за статью.
В тот вечер в салоне Андре встретил Адриена Монте-Буксаля, с которым ездил в Рим в 1930 году по случаю юбилеев Вергилия и Мистраля
[26]. Академик выступил там с блестящей речью. Разговоры об итальянском Возрождении, об искусстве Микеланджело, о непристойных связях Караваджо – Андре пытался поучаствовать в этих беседах – оставили неприятные воспоминания: он осознал свою заурядность во всем. Но прошло время. К тому же Андре вернулся с серией довольно удачных статей под названием «Новые итальянские хроники»
[27], что, как мы видим, не свидетельствовало о его скромности.
Во время трапезы старый академик вспомнил об этой поездке, но то, что когда-то казалось Андре торжеством разума, теперь свелось к посредственному событию, верхом убожества.
– Чего вы хотите, именно мне доверили восхвалять Вергилия, так что, конечно, против меня была вся делегация…
По мнению Монте-Буксаля, вся поездка свелась к проблемам больших или маленьких гостиничных номеров, рассадки на приеме у посла – его посадили на плохое место, к тому, дадут ли ему расписаться в гостевой книге или нет. Госпожа Марсант ясно поняла, что Андре воспринимает эти комментарии как оскорбление, потому что они делали его собственные путешествие и обзор незначительными. Она воспользовалась первым же моментом:
– А вы, дорогой Андре, верите в Италию?
Она приглашала его к действию, и он оценил ее помощь:
– Западная цивилизация – дочь античного Рима…
Когда он заговаривал на эту тему, то становился почти лиричным:
– «Латинский блок» Франция – Италия – вот лучшая защита от германской угрозы!
Ярый противник как коммунизма, так и нацизма, активный член комитета Франция – Италия, Андре видел в итальянском фашизме решение парламентаристских заблуждений, которые, по его мнению, разрушают Европу и ведут к упадку. Беседы о достоинствах фашизма постоянно сотрясали этот мирок, это было в духе времени.
– Знаете что-нибудь о нашей дорогой Мадлен Перикур? – спросил Жюль Гийото.
Они стояли на улице в ожидании такси.
– Не много…
Она время от времени писала ему записки, предлагала где-нибудь выпить чая. В жизни Андре Мадлен теперь перешла в разряд воспоминаний. Он хотел бы, чтобы она вообще перестала к нему обращаться, но она, вероятно, считала его частью своего полного сожалений прошлого, так необходимого ей, чтобы жить. Однажды он навестил ее. К счастью, Поль отсутствовал, квартира выглядела мрачной. У недавно обедневших, как и у нуворишей, все бросается в глаза. Его ранило то, что Мадлен разорилась, особенно на фоне его собственного взлета, ведь он помнил, что когда-то нуждался в ней. И это единственное, чего он опасался. Что она ему напомнит. Хуже, что она начнет везде об этом рассказывать, что пойдут слухи. Он достиг высокого положения не без того, чтобы у него появились многочисленные враги, которые будут только рады посмеяться над его прошлым «молодого человека на содержании». Припомнить ему все те месяцы, что он, ничего не делая, провел в доме Перикуров в роли любовника, которого поселяют на этаже, отведенном для прислуги… Как же сложно будет выкрутиться из такой ситуации! Поэтому он из осторожности изредка заходил к ней, оставался лишь самый минимум времени, лишь самый необходимый минимум. Мадлен никогда его ни в чем не упрекала, ни о чем не просила, нет, она просто хотела его видеть, немного поговорить с ним, она постарела, располнела, говорила о Поле, который вроде бы взрослел. Андре делал вид, что его интересуют и она, и он, и при первой же возможности придумывал какую-нибудь важную встречу, неотложное дело и сбегал, злясь на себя за то, что оказался в таком положении.
